Книга Школьные дни Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее

Что Давид разобрал в учении Аны Магдалены? Он уже готов дать ответ, взвешенный ответ, но тут на него что-то находит. То ли нахлынула память о его сердитом всплеске перед Арройо, то ли он просто устал, устал быть разумным, – этого он сказать не может, но чувствует, что лицо его сморщивается, а голос, выбирающийся из горла, он сам едва узнает, до того тот надтреснутый и пересохший.

– Мой сын, Мерседес, – тот, кто нашел Ану Магдалену. Он был на ее смертном одре. Его воспоминания о ней отравлены этим видением, этим кошмаром. Поскольку она была мертва, понимаете, уже сколько-то. Такую картину созерцать нельзя ни одному ребенку.

Мой сын – отвечая на ваш вопрос – пытается цепляться за память об Ане Магдалене, какой она была при жизни, и к историям, которые от нее слышал. Он хотел бы верить в небесное царство, где вечно танцуют числа. Он хотел бы думать, что, когда он танцует танцы, которым она его обучила, числа нисходят и танцуют с ним вместе. В конце любого школьного дня Ана Магдалена собирала вокруг себя детей, и они пели под то, что она именовала аркой, – я позднее узнал, что это просто камертон, – она велела им закрывать глаза и вместе мычать в унисон с этим звуком. Это успокаивает их души, говорила им она, приводит их в гармонию со звуком, который испускают звезды, вращаясь вокруг своих осей. Так вот за это мой сын и желает держаться: за небесный звук. Включаясь в танец звезд, он желает верить, что мы участвуем в их небесном бытии. Но как он может, Мерседес, как может он – после всего, что видел?

Мерседес тянется через стол, поглаживает его по руке.

– Полно, полно, – говорит она. – Вам выпало время испытаний, всем вам. Вероятно, будет лучше, если ваш сын оставит Академию позади, со всеми скверными воспоминаниями, и пойдет в нормальную школу, к нормальным учителям.

На него накатывает вторая большая волна усталости. Что он делает, обмениваясь словами с этой незнакомкой, которая ничего не понимает?

– Мой сын – не нормальный ребенок, – говорит он. – Простите, мне нехорошо, я более не могу оставаться. – Он подает знак официанту.

– Вы расстроены, Симон. Я вас не задержу. Позвольте лишь сказать: я здесь, в Эстрелле, не ради моего зятя, который с трудом меня выносит, а ради детей моей сестры, ради двух маленьких мальчиков, о которых никто не задумывается. Ваш сын станет жить дальше, а у них какое будущее? Потеряли сначала одну мать, потом мачеху и теперь брошены в этом трудном мире мужчин и мужских идей. Я скорблю о них, Симон. Им нужна мягкость – всем детям она нужна, даже мальчикам. Их нужно нежить и лелеять, чтобы вдыхали они мягкие запахи женщин и чувствовали мягкость женского касания. Откуда они их возьмут? Они вырастут ущербными, не способными цвести.

Мягкость. Мерседес едва ли кажется ему мягкой – острый нос-клюв, костлявые артритные руки. Он расплачивается, встает.

– Мне пора, – говорит он. – Завтра у Давида день рождения. Ему исполнится семь. Нужно подготовиться.

Глава 18

Инес решительно настроена как следует отпраздновать день рождения мальчика. На праздник приглашены все его одноклассники из старой Академии, кого она смогла найти, а также мальчики из квартала, с кем он играл в футбол. В pastelería она заказывает пирог в виде футбольного мяча, приносит домой весело раскрашенную piñata в виде ослика, у подруги Клаудии занимает лопатки, которыми дети будут колошматить ее в клочья, нанимает фокусника, чтобы показывал чудеса. Ему, Симону, про свой подарок она не рассказывает, но он знает, что она потратила на него кучу денег.

Первый его порыв – сравняться с Инес в щедрости, но он этот порыв пресекает: он, Симон, – второстепенный родитель, и его подарок должен быть второстепенным. На задворках антикварного магазина он отыскивает как раз то, что нужно: модель корабля, очень похожего на тот, на котором они прибыли, с дымовой трубой, винтом и капитанским мостиком – и с крошечными пассажирами, вырезанными из дерева, льнущими к леерам и гуляющими по верхней палубе.

Осматривая магазины в старом квартале Эстреллы, он ищет книгу, упомянутую Мерседес, – книгу Арройо о музыке. Найти не удается. Никто из книготорговцев о ней не слыхивал.

– Я бывал на нескольких выступлениях, – говорит один, – он поразительный пианист, настоящий виртуоз. Я понятия не имел, что он и книги пишет. Вы уверены?

По договоренности с Инес мальчик проводит ночь перед торжеством с ним, в его съемной комнате, чтобы она успела приготовить квартиру.

– Последний вечер ты у нас маленький мальчик, – сообщает он мальчику. – С завтрашнего дня будешь семилетним, а семилетний мальчик – уже большой.

– Семь – благородное число, – говорит мальчик. – Я знаю все благородные числа. Хочешь, все перечислю?

– Не сегодня, спасибо. Какие еще ветви нумерологии ты изучил, помимо благородных чисел? Дроби изучал? Или дроби – это уже слишком? Ты разве не знаешь понятие «нумерология»? Нумерология – наука, которую преподает сеньор Арройо у себя в Академии. Нумерологи – люди, которые верят, что числа существуют независимо от нас. Они верят, что даже если случится великий потоп и утопит все живое, числа выживут.

– Если потоп будет взаправду большой, до неба, числа тоже утонут. И тогда ничего не останется, только темные звезды и темные числа.

– Темные звезды? Что это?

– Звезды, которые между яркими звездами. Их не видно, потому что они темные.

– Темные звезды, видимо, – одно из твоих открытий. О темных звездах и темных числах в нумерологии, насколько я ее понимаю, ничего не сказано. Более того, согласно нумерологам, числа утонуть не могут, как бы высоко воды потопа ни поднялись. Они не могут утонуть, потому что они не дышат, не едят и не пьют. Они просто существуют. Мы, люди, приходим и уходим, мы странствуем от одной жизни к другой, а числа остаются, какими были, всегда. Вот что пишут люди, вроде сеньора Арройо, в своих книгах.

– Я нашел способ, как вернуться из следующей жизни. Хочешь расскажу? Это великолепно. Привязываешь веревку к дереву, длинную-предлинную веревку, а когда попадаешь в следующую жизнь, привязываешь другой конец веревки к дереву – к другому дереву. И когда хочешь вернуться из следующей жизни – просто держись за веревку. Как человек в larebinto.

– Laberinto. Очень умный план, очень находчивый. К сожалению, я вижу в нем изъян. Изъян таков: пока ты плывешь обратно в эту жизнь, держась за веревку, волны догонят и вымоют из тебя все воспоминания. И поэтому, когда ты достигнешь этого берега, ничего, что видел на другой стороне, не вспомнишь. Будто и не навещал ту сторону вовсе. Словно спал без сновидений.

– Почему?

– Потому что, как я уже сказал, ты погрузишься в воды забвения.

– Ну почему? Почему я должен забыть?

– Потому что такое правило. Нельзя вернуться обратно из следующей жизни и рассказать, что ты там видел.

– Почему это такое правило?