Книга Когда Европа была нашей. История балтийских славян - Александр Гильфердинг

Хотя Чернобогу, без сомнения, противополагался, как мы сказали, весь сонм добрых богов, однако, вероятно, что между этими добрыми богами был один, по преимуществу олицетворяемый в себе добро в противность началу зла. Имя его было бы, естественно, Белбог, оно, правда, у балтийских славян нигде не упоминается, но сохранилось в некоторых местных названиях: Белбог[70] на Поморье и две горы, Чернобог и Белбог, в земле лужицких сербов, близ Будишина, и встречается в древнейшем чешском словаре, Mater Ferborum. В сущности, однако, Белбог не мог не совпадать со Святовитом, потому что Святовит является представителем и властелином именно того, что есть в мире противоположного Чернобогу, света и добра. Если бы Белбог был отдельным божеством, воплощением добра и противоположность злу, вроде персидского Оромазда, то он бы имел, конечно, в уважении и обожании балтийских славян, если не первое, то одно из первых мест, и писатели, которые так много говорят о Святовите, не могли бы о нем не упомянуть хоть вскользь. Мы предполагаем, что Белбог действительно существовал у балтийских славян (аналогия Чернобога и приведенные местности на это указывают), но не отделялся от настоящего Бога света и добра, от Святовита, ни в мифологии, ни в поклонении, так что именно Святовит, как представитель света и добра и противник темного и злого начала, величаем был Белбогом; таким образом, название Белбога, по нашему мнению, есть эпитет Святовита.

Кто обращал внимание на разные мифологии, тот знает, как сильно господствовал у всех языческих народов обычай придавать важнейшим божествам множество эпитетов, которые потом принимались нередко за названия отдельных богов, а эпитет Белбога тем более близок и свойствен Святовиту, богу святому-светлому, что белое и светлое представлялись в старину (и теперь еще, у многих народов) понятиями самыми сходными: свет русским народом называется белым, в санскритском же языке света значит белый, а б’ала (бел) значит свет[71].

На безразличие Святовита и Белбога, по-видимому, указывает сам Гельмольд в своем свидетельстве об обожании балтийскими славянами злого начала. «У Славян, пишет он, господствует удивительное заблуждение: в своих пирах и попойках, они обносят кругом чашу и над нею говорят слова, не скажу благословения, а скорее проклятия, поминая богов доброго и злого; они признают, что все благое происходит от доброго бога, все дурное от злого, а потому и называют на своем языке злого бога Диаболом[72] или Чернобогом, т. е. черным богом. Между многообразными же славянскими божествами преобладает Святовит, бог земли Ранской и проч. В этом известии, быть может, как полагают некоторые ученые, Гельмольд и забыл упомянуть о Белбоге, имя которого можно было бы ожидать подле Чернобога; но такая невнимательность нам кажется невероятной, и мы скорее думаем, что Гельмольд не выставил Белбога потому, что не видел в нем отдельного божества, а нарочно от Чернобога перешел прямо к Святовиту, как к существу противоположному.

Из слов Гельмольда можно заключить также, что балтийские славяне, как сказано, дали Чернобогу в своей мифологии почетное место: его значение было совершенно независимое относительно доброго божества, и он призывался людьми с таким же уважением, как его противник. Но как они с этим значением Чернобога могли согласовать понятие о Божией благости и Божием всемогуществе? Не допуская в вопросе о существовании зла в мире ни персидской системы равенства добра и зла, ни объяснения ветхозаветного и христианского, что зло есть отклонение от Божия устроения, произведенное свободной волей сотворенного духа, каким образом они его решили? Они пришли к самому странному, но с их точки зрения совершенно последовательному и необходимому заключению. Главный их бог, управлявший мирозданием, небом, землей и преисподней, был всемогущ и благ; но все-таки зло присутствовало в его владении, все-таки Чернобог господствовал: как же было примирить всемогущество и благость мироправителя с существованием зла, как божественного начала? Балтийские славяне сказали себе, что добрый бог не допускает зла и не признает его, но как оно существует, то он его не видит и не говорит о нем. В Щетине идол Триглава, изображавший, как было показано, Святовита, имел на глазах и на устах золотые повязки, и по толкованию жрецов, эти повязки именно означали, что их верховный бог не хочет видеть грехов людских, что он молчит о них и как бы о них не ведает.

Нельзя не признать, что эта попытка примирить благость Божию с присутствием зла в мире есть явление замечательное в истории человеческой мысли.

Впрочем, верования балтийских славян о происхождении Чернобога, об отношении его к Творцу мира и окончательной его судьбе совершенно неизвестны; мы не знаем также, стоял ли он совершенно одиноким в их мифологии или имел около себя каких-нибудь второстепенных демонов.

Глава LXX

Жива. – Радигость. – Яровит

Эти три божества, Небесный Бог, творец мира, сын его Святовит, мироправитель, и Чернобог, составляли основу мифологии балтийских славян. Остальные божества менее значительны. Важнейшая между ними была, без сомнения, богиня Жива. Но о ней мы почти ничего не знаем. Гельмольд говорит, что ей по преимуществу поклонялись полабцы, описание же ее Марескалком Турием, компилятором XV века, не может быть принято за надежное свидетельство и, кроме того, не заключает в себе никакого сведения: он говорит только, что ее чтили в Ратиборе (городе полабцев) весельем и невоздержанием, и что идол ее украшен был золотом, серебром и цветами на груди[73]. Но самое имя богини указывает на ее значение: то была богиня жизни; такому существу, конечно, принадлежало в мифологии одно из первых мест. В древнем чешском словаре начала ХIII в., Mater Verborum, она сравнивается с Церерой, богиней плодородия, и называется богиней хлеба, а в другой глоссе толкуется словом богиня вообще. Внутренняя вероятность этих объяснений и связь приведенного памятника с мифологией балтийских славян[74] дают право, мы полагаем, присвоить подобный смысл балтийской Живе; особенно важным кажется нам из этих толкований обширнейшее, т. е. что Жива богиня вообще: в самом деле, она единственная богиня, о которой у балтийских славян упоминается, за исключением, может быть, совершенно неопределенного существа Подаги, и поэтому мы считаем вероятным, что она была в их мифологии вообще олицетворением женской природы, которая боготворилась как даровательница жизни. Святовита Саксон Грамматик представляет нам также богом плодородия: быть может, что Жива была именно соответствующим ему женским существом. По свидетельству Титмара, лютичи также чтили какую-то богиню (имени ее он не записал), и, отправляясь в поход, несли впереди знамена, на которых было ее изображение[75]. Если Жива имела то обширное значение, какое мы в ней предполагаем, то она была именно эта лютицкая богиня, охранявшая народ на войне.