Книга Философия возможных миров - Александр Секацкий

1. Всеобщность категорического императива и автономного законодательства воли в целом возможны лишь потому, что ключики есть у каждого, а значит, и без них можно действовать, как если бы они применялись.

2. Расширение «как если бы» живет заимствованной достоверностью и зависит от эксклюзивных случаев срабатывания. Эти случаи, в свою очередь, сопряжены не только со сверхдетерминизмом, но и со сверхдостоверностью.

Кстати, как раз поэтому Кант, рассматривая континуум als ob или автономную сферу человеческого определения, свободную от посторонних мотивов, в качестве главного и единственного доказательства бытия Бога, был, по существу, не прав. В персональном мире срабатывание ключика является самым убедительным доказательством. Достоверность собственной уникальности, обретаемая в этот момент, без какой-либо теологии провозглашает открытым текстом: есть я и есть Бог. Развитие этого тезиса – собственно открытия-откровения – может уже варьироваться.

Шанс всегда есть, потому что есть душа одновременно и моя и Божья. Это очень компактное знание, и оно не зависит от «экспериментальной базы». Поэтому в составе прочих знаний чистого теоретического разума оно чувствует себя неуютно, что неудивительно – ибо не там его место. Идея трех ключиков есть идея чистого практического разума (именно идея, а не императив, вопреки Канту) и атрибут достоверности «я»-присутствия. «Я»-присутствие, лишившееся такой идеи, падает в ранге, стушевывается, а то и вовсе отбрасывается в область das Man и становится отработанным материалом. Приведенные обстоятельства должны нас склонить к тому, что при раздаче никто не обижен, иначе пришлось бы сказать что-то вроде следующего: все люди равны перед законами морали, но у одних есть душа, а у других нет.

Стало быть, дело все же в совпадении эвентограмм. Именно шанс такого совпадения время от времени актуализует знаменитый афоризм: когда нет другого выхода, ищут другой вход. Смертные одарены способностями, правами, разумом, душой – и волшебными ключиками, знать и помнить о которых относится к элементам дополнительного волшебства. Предположение, что некоторые (а то и большинство, а то и все, кроме меня, или, наоборот, один только я, несчастный) обделены ключиками при раздаче, все же не очень убедительно. Тогда уж предпочтительнее вариант, что ключи можно и потерять, скажем, потерять в тине обмелевшей души, забыть о золотых ключиках навеки – быть может, это не такая уж и редкая участь.

И тут выглядит продуктивным одно любопытное соображение, которое мне лично кажется убедительным: а что, если амулет или талисман является не чем иным, как «брелоком», предназначенным для хранения ключиков, для того чтобы ключи ни в коем случае не терялись?

Пусть даже по своему происхождению амулеты были средствами для мобильной магической связи – после приватизации сознания из единого трансперсонального Универсума эта связь перестала работать или трансформировалась в психологическую уверенность. Но важность персонального кода допуска только возросла, и брелок, который всегда под рукой, напоминает о креплении невидимых ключей: если он нащупан, сжат в кулаке, быть может, ключами стоит воспользоваться прямо сейчас. В этом качестве амулеты и талисманы незаменимы и сегодня – как запасное, на всякий случай, средство связи. Но когда сработает ключик, откроется потайная дверца и распахнется коридор возможностей, смутная догадка превратится в очевидность: Бог есть!

Чудеса, которые произошли не со мной и не во имя меня, существования Бога напрямую не доказывают, скорее приводят к мысли об игре каких-то непостижимых сил, быть может, о неизвестном пока законе природы. Но если мой ключик сработал, стало ясно, что я избранник, – значит здравствуй, Господь, и прощай, атеизм.

Возможна и еще одна вариация идеи, согласно которой лучше говорить просто о секретных замочках, чем о связке ключей. Секретные замочки перекрывают доступ к внутренним мирам – и разве мы не хотим, чтобы к ним / к нам подобрали ключик? Потайная дверь ждет того, кому она окажется впору, кто войдет без взлома в нужный час и разбудит спящую красавицу…

Можно сказать, что это схолия или лемма нашей ключевой теоремы. Чертоги внутреннего мира невозможно взломать (они самоуничтожаются при такой попытке) – и все же ключик от них всегда принадлежит другому. Смешно и нелепо «подбирать ключ к самому себе» – подобная стратегия имеет иные, куда более точные имена. Всегда, конечно, можно сказать: не очень-то и хотелось – и декларировать гордую самодостаточность под снисходительные взгляды Верховного Ключника…

Ну и еще одно обстоятельство, которое следует иметь в виду. Бог никого не обидел при раздаче, но даже те, кому ключики пригодились, даже они, прыгнувшие выше головы (и выше других голов), даже они не обеспечили себе счастья на всю жизнь. Ибо вовсе не в этом их предназначение. Вспомним кажущееся нам странным утверждение Аристотеля и других эллинов: что можно сказать о счастье человека, пока тот еще жив? И ключики тут ничего не решают, они – побуждение к активности, а не фармакон успокоения. В момент успешного поворота ключа происходит взрывообразное расширение присутствия, если угодно – приступ острого счастья. Что же касается хронического счастья, то его и в самом деле можно обрести только на кладбище.

Зависть: один из пропущенных миров

Л. С.

Возможные миры в логическом смысле являются предметом игры, но, впрочем, довольно скучной. Интерес могли бы придать попытки их обживания, но логических средств и процедур для этого недостаточно. Логика иных возможных миров исключительно важна для другого – для преодоления единственности принудительной данности того или иного положения вещей. Тогда быстрый взгляд со стороны позволяет понять, в чем мы действительно пребываем: такова наша алгебра, наша логика, наш способ счета. Наш способ счета следует правилу единственного касания: пересчитываемый предмет, будь то солдат противника или пуговица на столе, засчитывается в перечислении только один раз, а будь это правило иным, например, если в пересчете можно было касаться предмета не более двух раз, – мы получили бы другую математику, другую технику, иную социальность, иные принципы клятвы – да мало ли что еще.

Миры в физическом смысле, те, что входят в безбрежную совокупность Мультиверсума, мимолетны, они поглощаются, как на мгновение выброшенные протуберанцы, и ввиду отсутствия длительности их не отследить. Миры же на позднейших участках ветвления, в условиях человеческого присутствия, там, где они называются воображаемыми мирами, вопреки ожиданиям не столь эфемерны, именно здесь игра становится интересной и содержательной. Непонятно, кстати, на чем основывается убедительность утверждения о том, что в истории нет сослагательного наклонения. Если оно вообще есть, то после грамматики его наиболее значимой областью является как раз история.

Она изобилует пропущенными мирами, из которых, однако, не все упущены. Иногда предложение повторяется – когда о первом выборе, как правило, никто не помнит, и время не просто возникает из прекращения ветвления миров как пресечение данности всего сразу, но оно иногда принимает даже альтернативы, только преобразуя их в последовательность: сделаем одно, потом другое…