Книга Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Как и на свадьбу, сюда пришла родня разного калибра. По сравнению с друзьями-приятелями они были в меньшинстве, разбрелись по залу и ходили притихшие, растерянные, не зная, как себя вести. Не уверен, были ли среди них родные Тимофеева, я, во всяком случае, их не заметил или не запомнил. Старшее поколение с нашей стороны держалось сообща. Моя тетушка, дама крупная и во всех отношениях тяжеловесная, прибыла на выставку со свитой – кроме дочери ее сопровождало еще человек пять. Одета она была с ног до головы в красное, что, по-видимому, должно было сообщать окружающим о ее решительном настрое. Она не зря вооружилась поддержкой близких – сюда она пришла не для того, чтобы рассматривать картины; хотя она, как человек ученый, не имела ничего против искусства, сегодня был не тот случай, между ней и зятем разыгралась война, и на выставку она шла как на битву. Глаза у нее полыхали от нетерпения, и только общество банкиров и их спутниц, окружавшее Тимофеева плотным кольцом, не давало ей броситься в наступление. Для нее все было решено – он тунеядец, не желавший трудиться на благо родины и семьи, а все эти разговоры о смысле жизни ведутся только для отвода глаз. Развеселая толпа вокруг Тимофеева вызывала у нее недоумение. Чему они так радуются? По ней, так впору было рыдать. Пропадал человек. Между прочим, ее зять. А ведь он клялся заботиться о них с дочерью до конца своих дней. Примерно об этом в той или иной вариации шли разговоры в около-тетушкином кругу. Бедная Лизавета разрывалась между матерью и мужем. Все то время, что Тимофеев путешествовал, она в одиночку отражала натиск рассерженной родни, успокаивала их и обещала, что с его возращением все наладится. Теперь же, когда худшие предположения тетушки становились явью и будущее Тимофеева окончательно покрылось туманом неизвестности, отношения между ними накалились донельзя. Тетушка более не сдерживала себя, и, я слышал, накануне выставки у них с зятем произошла крупная ссора. Она потребовала от него бросить все эти «глупости». Ей было неловко перед людьми – зять, едва женившись, пропадает бог знает где, неизвестно, чем занимается и как проводит время. Ей хотелось ясности. И внуков. И достойной размеренной жизни на старости лет. Где-нибудь в Подмосковье. Она уже и участок приметила, где они могли бы построиться. Поначалу ей казалось, что Тимофеева будет нетрудно склонить к этим мечтам, надо лишь подтолкнуть его в нужном направлении, но шел второй год, а до загородного дома было все так же далеко, да и внуками не пахло. Сюда она пришла, чтобы образумить зятя. То, что не удавалось сделать один на один, она собиралась провернуть на людях. Она готовилась произнести речь. Воззвать к совести. Напомнить о священной клятве в загсе. И, заручившись поддержкой окружающих, сбить спесь с этого завравшегося лентяя. Раз уж он не желает слушать ее, может, послушает других.

До прихода сюда она не сомневалась, что окружающие примут ее сторону – тетушка была большой мастерицей выставить ситуацию в нужном свете, – однако здешнее общество заставило ее насторожиться. На мгновение она даже растерялась. Молодые люди, сбившиеся в круг около Тимофеева, были не какие-нибудь охламоны в дырявых джинсах; они были образованы и умны, чувствовали себя непринужденно и рассуждали на самые разные темы. Одеты все были как подобает случаю, дамы пришли в вечернем, а художника завалили корзинами цветов. Но главное, все они увлеченно беседовали. О чем, она толком не понимала, но видела, с какой горячностью, с каким неподдельным интересом смотрели они на Тимофеева и как прислушивались к нему, особенно девицы. Они смеялись, перебивали друг друга и спорили, но споры эти были о высоком, о том, например, должно ли искусство лишь только показывать жизнь или должно возвышать, давать надежду; и что важнее, мастерство исполнения или чувство, которым картина способна наполнить душу ее созерцателя. Похоже, сам поступок Тимофеева не ставился под сомнение, спорили лишь о том, какое именно впечатление производят его картины. Два-три скептика, до сих пор стоявшие поодаль, не удержались и тоже присоединились к всеобщему гвалту. Зал жужжал дружески и живо. Шампанское сближало. Тут и там раздавались возгласы и смех. Со стороны с отеческим умилением глядел на происходящее старичок-директор. Щебечущая молодежь грела его сердце.

Позиции тетушки зашатались еще сильнее, когда к микрофону один за другим стали подходить выступающие. Слово взял бывший начальник Тимофеева в банке. Грозный на вид мужчина, при появлении которого все разом стихли, произнес неожиданно трогательную речь. Сказал, что было жаль лишиться толкового сотрудника, но его выбор он уважает и даже приветствует. И закончил фразой о том, что именно такие люди «двигают вперед матушку-Россию». Ему ответили шквалом аплодисментов. Тетушка, я заметил, скривилась в гримасе неодобрения. Краем глаза я поглядывал за ней, решимость ее не угасла, и восторги окружающих на нее не действовали, она стояла с тем же недоуменно-отстраненным выражением лица, показывавшим, что она ни на йоту не разделяет всеобщих рукоплесканий. То, какой оборот принимало действие, ее только злило. Почетное звание профессора не позволяло ей взять микрофон и высказать откровенно все, что она думает, а выступать в унисон со всеми было выше ее сил, и она лишь повторяла едва слышно «нашли, кому хлопать» и «куда катится мир». Полилась череда выступлений, раз за разом все более теплых, растроганных, сердечных. Каждый по-своему описывал Тимофеева и свое знакомство с ним, но вывод у всех был один – он отчаянный храбрец и умница. Больше других рассыпались в комплиментах дамы, и даже те из них, кто не решался выступить на публике, смотрели на художника глазами, полными обожания. Тимофеев их очаровал. Жизнь с офисным работником скучна и однообразна, а Тимофеев казался романтиком. От него так и веяло дальними странами, синими морями и звездными ночами, и каждой, я уверен, мечталось в тот миг о том, чтобы такой романтик взял ее за руку и увел в загадочный край халифатов, ковров-дворцов и апельсиновых деревьев. Точку поставил критик (его вместе с парочкой журналистов пригласил, как у них принято, директор): поправив шелковый бант на шее, он взял микрофон и без долгих церемоний провозгласил Тимофеева «явлением». Наивность, свойственная его работам, вызывает радость, сказал он. Глядя на его картины, хочется жить, а такого эффекта не так-то легко добиться, даже профессионалу.

По его мнению, произведение искусства таковым является, если оно затрагивает струны твоей души – а картины Тимофеева пробирают до дрожи. Что касается его, он тронут до слез. После такой вдохновенной речи Тимофеев предстал перед собравшимися в новом свете, а его работы засияли новыми красками. До той минуты никто не мог быть уверен, так ли хороши картины, и, хотя художник и общая атмосфера выставки располагали, лишь с появлением на сцене критика, большого эксперта в данной области, весы окончательно качнулись в сторону Тимофеева. Так что, когда критик поднял вверх палец и провозгласил «мой вам совет: покупайте эти картины!», зал взбудоражился – а что, их можно купить? Они продаются?! Кто-то из стоящих рядом со мной заметил:

– У Тимофеева все продается.

И когда я поинтересовался почему, с ухмылкой ответил:

– Вы не знаете Тимофеева. Если что-то можно продать, Тимофеев всегда продаст. Это у него фамилия русская, а характер у него, знаете ли, совсем не такой. Мне сказали, он эти картины уже в ресторан итальянский пристроил. Еще до того, как привез их на выставку. Это очень на него похоже. Вряд ли он взялся бы за это, если б не мог хорошо продать.