Книга Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

— Понятно, — сказал Энрике. За ужином он не выпил ни капли, но если бы осушил целую бутылку, то сейчас наверняка бы протрезвел. Какая бездонная пропасть между его и ее семейными профессиями. То, что ее отец работал на «Эй-Ти-энд-Ти» и «Кон-Эд», в глазах его родителей было бы равносильно сотрудничеству с правительством Виши во время Второй мировой. И что, господи помилуй, могут подумать ее родители и братья о его сумасшедшей, левацкой, вечно сидящей в долгах писательской семейке?

Снова наступило молчание. До дома Энрике оставалось каких-то полтора квартала. Он испугался, что тишина напомнит ей о необходимости решить, где и когда им прощаться.

— Наверное, твой брат жалеет об этой истории с пиццей, — начал он, не успев додумать мысль до конца. — Он должен очень раскаиваться, что так с тобой поступил. Я уверен, сейчас он ужасно этого стыдится.

Чего Энрике не знал, так это какого черта он вступился за ее брата. Чтобы попробовать в чем-то с ней не согласиться? Разве не так ведут себя друзья? По-дружески возражают?

Когда они приостановились на углу Шестой, Маргарет полезла в сумку за сигаретами.

— Роб любит дразнить. Он такой язвительный. Издевается над всем на свете. Послушай, я его люблю. В детстве я готова была на него молиться. Считала, что лучше его нет. Он был моим старшим братом, и он все знал. Да, мне от него доставалось. Но его тоже нельзя особо винить. У него всю жизнь стояла над душой наша мать. Требовала, чтобы он был идеальным во всем. Профессор в двадцать восемь лет. О боже, ничего себе. По крайней мере я так это понимаю. — Она зажгла сигарету.

— А твой младший брат? — спросил Энрике, покорно следуя этому скучному повороту их беседы — новые друзья у лагерного костра рассказывают о своих братьях и сестрах.

— О, Лоуренс. Мой братик Ларри. Леденец Ларри. Он славный. Я — его старшая сестра, между нами шесть лет разницы, так что это он должен был мной восхищаться.

Они перешли Шестую, приближаясь, по-видимому, к печальному окончанию этого неудачного вечера.

— И ты, конечно, очень о нем заботилась, — сказал Энрике.

Маргарет глухо, по-мужски усмехнулась.

— Вообще-то я была гораздо худшей няней, чем Роб. Один раз по моей вине он получил сотрясение мозга. В другой раз он сломал руку. Дважды, оставив его со мной, родители потом забирали нас из больницы. — Она заразительно расхохоталась.

— Сотрясение мозга? — спросил Энрике. — Ты что, била его по голове? Или уронила на пол?

— Нет, — выдавила Маргарет, задыхаясь от смеха, — я учила его ездить на велосипеде.

— А руку?

— Я не ломала ему руку…

— Ой, да брось! Скажи честно. Ты тащила его за руку покупать наркотики и…

— Нет-нет-нет, я просто хотела научить его кататься на роликах…

Они приближались к перекрестку Шестой авеню и Восьмой улицы. Чтобы попасть к Энрике, нужно повернуть на восток. Если они пройдут еще один квартал к северу до Девятой, то дойдут до ее дома.

Чтобы отвлечь Маргарет, пока они минуют Восьмую, а затем ноги будто сами приведут их к ее дому, Энрике продолжал подшучивать на ту же тему:

— Какие ролики? Признайся, это была героиновая ломка. Что ты с ним сделала? Выкручивала ему руку, пока он не отдал тебе свою копилку?

Маргарет вдруг посерьезнела. Энрике испугался, что сейчас она разоблачит его коварный маневр.

— Бедный малыш Ларри. Мне нравилось его нянчить, — сказала она с ласковым сожалением. Они перешли улицу и направились в сторону Девятой. — Он был таким милым ребенком.

— Был? А сейчас он что, серийный убийца?

— Нет, он и сейчас милый. Только немного…

Внезапно опечалившись, Маргарет о чем-то задумалась. Энрике обрадовался паузе. Девятая, несмотря на проезжающие мимо них такси, была гораздо тише, чем бурлящая Восьмая. Только возле нескольких домов на деревьях светились рождественские гирлянды; большинство не могли себе этого позволить в период банкротств и вандализма. Энрике ощущал запах горящего дерева, струившийся из каминных труб, и представлял себе уютное семейное счастье за освещенными окнами. Он уже сам не понимал, чего хочет от знакомства с Маргарет. Ему явно не хватает храбрости завоевать ее, но и другом он быть не хочет. Чем заняться с молодой женщиной, если вы просто друзья? Ходить по музеям? Вместе учиться вязать крючком? Но наслаждаться тишиной в тени особняков, внутри которых вполне могли бы вести бесконечные беседы Генри Джеймс, Марк Твен, Элеонора Рузвельт, Эмма Лазарус, психоаналитики и множество их несчастных пациентов; ждать, что Маргарет вот-вот откроет ему какую-нибудь тайну; умиротворенно бродить вместе по улицам — всем этим он готов был заниматься с огромным удовольствием.

— Ларри следовало бы стать архитектором, — наконец сказала она.

— Он тоже экономист?

Маргарет нахмурилась:

— Еще нет. Родители — особенно мать — пилят его, чтобы он стал экономистом. Мама считает, что архитектор — это слишком нестабильная профессия.

— Что?! — расхохотался Энрике. На его взгляд школьника-недоучки, архитектор мог найти хорошую работу так же легко, как экономист. К тому же его друг Сэл, перебивающийся проектированием офисов и чердачных помещений, клялся, что отсутствие диплома архитектора — единственное, что мешает ему сколотить состояние.

— Ну, архитектору гораздо сложнее заработать на жизнь, чем экономисту. Но в детстве Ларри любил рисовать. И сейчас любит. Когда мы встречались на День благодарения, он сказал, что курс по искусству — его самый любимый. И его работы действительно очень хороши. Это сильно нервирует мать. У него есть и чутье и талант для этой профессии, но… — Она покачала головой и тихо сказала: — Быть художником в нашей семье не считается подходящим занятием. Во всяком случае, для мужчин.

Они дошли до элегантной Пятой авеню, откуда открывался захватывающий вид на арку Вашингтона и яркие башни Всемирного торгового центра; с северной стороны молила о внимании антенна Эмпайр-стейт-билдинг, словно не могла смириться, что перестала быть самым высоким зданием Манхэттена.

— Но тебе можно быть художником? — спросил Энрике.

Она повернулась, чтобы смерить его разочарованным взглядом.

— Предполагается, что я выйду замуж и буду рожать детей, — пожала она плечами с видом «Неужели это не ясно?».

Энрике мгновенно почувствовал себя злодеем из романа, потенциальным «плохим парнем» в ее жизни, способным разрушить мечты молодой женщины и помешать ей проявить свой талант. В его мелодраматическом воображении тут же выстроился сюжет: Маргарет думает, будто встретила в длинноволосом гении человека, который поможет ей вырваться из-под гнета буржуазных родителей-Будденброков,[35] влюбляется в него; она не работает над своим великим романом, становится скорее служанкой, нежели женой, томится в тесной квартирке в Нижнем Ист-Сайде, воспитывая его капризных отпрысков, в то время как Энрике пишет провальные книги и изменяет ей с актрисами и поэтессами. В конце концов эгоистичный обманщик бросает постаревшую Маргарет без гроша в кармане ради молодой богатой наследницы с Верхнего Ист-Сайда, которая видит в стареющем Энрике непризнанного гения. По следам этой катастрофы Маргарет наконец пишет душераздирающую пьесу о несчастной судьбе послушных еврейских девушек и получает за нее Пулитцера, Тони и Нобеля. Он сочинил бы продолжение этой мыльной оперы, если бы не надо было хоть что-нибудь ответить, дабы не показаться совсем уж идиотом.