Книга Столпы земли - Кен Фоллетт

«Старый хитрый лис», — подумал Филип. Разумеется, Ремигиус и не собирался каяться. Однако Катберт дал всем понять, что тот действительно совершил проступок. Теперь, если Филип и будет обвинен, этим они смогут лишь поставить его на одну доску с Ремигиусом. Кроме того, Катберт еще намекал и на то, что Ремигиусу слишком трудно справляться с обязанностями приора. Всего несколькими добрыми с виду словами Катберт полностью подорвал авторитет Ремигиуса. Помощник приора был в бешенстве. Филип затрепетал в предчувствии своей победы.

Ризничий Эндрю метнул на Катберта неодобрительный взгляд.

— Уверен, никто из нас не стал бы упрекать нашего глубокоуважаемого помощника приора, — сказал он. — Проступок, о котором идет речь, совершил брат Филип, прибывший к нам из обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу. В то время как я вел службу, Филип набросился на молодого Уильяма Бови, оттащил его в южный придел и там начал ему выговаривать.

Лицо Ремигиуса выражало сожаление и согласие.

— Все мы должны признать, что Филипу следовало бы подождать окончания службы.

Филип посмотрел на других монахов. Понять, каково их отношение к этим словам, было невозможно — они следил и за происходящим с видом зрителей на поединке, в котором не было ни правых, ни виноватых; их интересовало только, кто победит.

Филип хотел было возразить: «Если бы я стал дожидаться, это безобразие продолжалось бы до конца службы», но вспомнил совет Милиуса и промолчал, а вместо него заговорил сам Милиус:

— Я тоже пропустил торжественную мессу, что, к сожалению, случается часто, ибо ее служат прямо перед обедом. Брат Эндрю, не мог бы ты рассказать, что происходило на хорах перед тем, как брат Филип так поступил. Все ли было чинно и пристойно?

— Молодежь устроила какую-то возню, — угрюмо ответил ризничий. — Я собирался поговорить с ними об этом позже.

— Понятно, что ты смутно помнишь подробности — твои мысли были заняты службой, — снисходительно произнес Милиус. — К счастью, у нас есть надзиратель, чья прямая обязанность — следить за порядком. Скажи нам, брат Пьер, что ты заметил.

Вид у надзирателя был враждебный.

— То же, что и ризничий.

— Тогда, — сказал Милиус, — мне кажется, нам придется спросить самого брата Филипа.

Филип был восхищен умом Милиуса. Ему удалось заставить ризничего и надзирателя сознаться, что они не видели, чем занимались во время мессы молодые монахи. Но хотя Филип и отдавал должное тонкому ходу Милиуса, самому ему претило участие в этой игре. Выборы приора — это не состязание умов, а исполнение воли Божией. Он колебался. Милиус посмотрел на него взором, говорящим: «Ну же, твой шанс!» Но в характере Филипа было упрямство, которое с особой силой проявлялось именно тогда, когда кто-нибудь пытался поставить его в сомнительное с точки зрения нравственности положение. Взглянув Милиусу в глаза, он произнес:

— Все было так, как описали братья.

Лицо Милиуса осунулось. Не веря своим ушам, он уставился на Филипа и открыл рот, но явно не знал, что сказать. Филип сожалел, что так подвел его. «Объяснюсь с ним после, — решил он, — когда успокоится».

Ремигиус уже было собрался с новой силой обрушить свои обвинения, но тут раздался чей-то голос:

— Я бы хотел покаяться.

Все обернулись к говорившему. Это был Уильям Бови, настоящий виновник, который поднялся и, сгорая от стыда, заговорил тихим и чистым голосом:

— Я бросал в наставника комочками грязи и смеялся. Брат Филип пристыдил меня. Я молю Бога о прощении, а братьев прошу наказать меня. — Он резко сел.

Прежде чем Ремигиус успел среагировать, раздался голос другого юноши:

— Я хочу покаяться. Я делал то же самое. Прошу наказать меня.

Эта вспышка признаний вины оказалась заразительной: тут же покаялся третий монах, затем четвертый, за ним пятый.

Правда открылась помимо воли Филипа, и он не мог не чувствовать удовлетворения. Он увидел, что Милиус изо всех сил пытается скрыть победную улыбку. Без сомнения, под самым носом у ризничего и надзирателя произошел маленький бунт.

Крайне раздосадованный Ремигиус постановил наказать виновных неделей полного молчания: это значило, что им запрещалось говорить и никто не имел права к ним обращаться. На самом деле такое наказание было более суровым, чем могло показаться. Филип испытал его, когда был совсем молодым. Даже один день безмолвия было трудно перенести, а целую неделю — просто невыносимо.

Но таким образом Ремигиус дал выход своей злости. Раз уж они сознались, их надо было наказать, хотя этим он признавал, что Филип все-таки был прав. Все его планы провалились, и Филип праздновал победу.

Но поражение Ремигиуса еще не было полным.

— Есть еще один неприятный случай, который мы должны обсудить, — снова заговорил Катберт. — Он произошел сразу после торжественной мессы. — Филип пытался сообразить, к чему это он клонит. — Брат Эндрю обвинил брата Филипа в недостойном поведении. — «Верно, — подумал Филип, — все это знают». — Теперь, — продолжал Катберт, — ясно, что для подобных обвинений есть специальное место и время, как было заведено еще нашими предками. Утро вечера мудренее, обиды надо разбирать на следующее утро в атмосфере спокойствия и сдержанности, когда община своим коллективным разумом может решить проблему. Но, к сожалению, Эндрю пренебрег этим мудрым правилом и устроил сцену в храме, встревожив братьев своими невоздержанными речами. Оставить без внимания такое поведение — значит поступить несправедливо по отношению к наказанным молодым братьям.

«Блестяще придумано», — пронеслось в голове Филипа. Теперь вопрос относительно того, прав или виноват Филип, больше никогда не будет обсуждаться. Любая попытка поднять его немедленно обернулась бы осуждением самих обвинителей. Случилось так, как и должно было случиться, ибо жалобы Эндрю на Филипа были простым лицемерием. И вот теперь Катберт и Милиус дискредитировали Ремигиуса и двух его главных союзников — Эндрю и Пьера.

Обычно красная физиономия Эндрю сделалась пурпурной от бешенства, а Ремигиус казался почти испуганным. Филип был доволен — они заслужили это, — но его беспокоило, что их унижение могло зайти слишком далеко.

— Не подобает молодым братьям обсуждать, какое наказание должны понести старшие, — сказал он. — Пусть помощник приора сам разберется с этим делом. — Взглянув вокруг, он увидел, что монахи одобряют его великодушие, и понял, что невольно заработал еще одно очко.

Казалось, дело сделано. Симпатии собравшихся были на стороне Филипа, и он почувствовал уверенность, что завоевал голоса большинства сомневавшихся. Но тут раздался голос Ремигиуса:

— Не могу не обратить ваше внимание, братья, еще на одно обстоятельство.

Филип вгляделся в лицо помощника приора. Оно выражало отчаяние и решимость. Он взглянул на ризничего и надзирателя и заметил, что они выглядели удивленными. Значит, происходило нечто такое, что не было запланировано. Может быть, Ремигиус намеревался умолять братьев о поддержке?