Книга Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий

– …что твоя мама утверждает прямо противоположное. На простом человеческом языке это называется клеветой.

– Вот видишь, – Лоська вздохнул с грустным удовлетворением. – Когда дело касается твоей матери, ты сразу бросаешься на ее защиту. Пойми тогда и ты меня. Я не могу вовсе о ней не думать…

– А обо мне? – сказала я, останавливаясь перед ним. – Обо мне ты подумал? О наших с тобой планах? Обо всем, что между нами говорено? Или теперь это нужно забыть? От того, что твоя…

Я снова прикусила губу, чтобы не дать вырваться наружу, по крайней мере, десятку красочных эпитетов, самым мягким из которых была «бешеная сука».

– …от того, что твоя милая мамочка вздумала написать тебе письмецо. Одно письмо, и все наши планы собаке под хвост? Под хвост бешеной суке?! Да?! Ты это хочешь сказать?

Мне было трудно дышать; хорошо, что прорвавшаяся-таки на свободу «бешеная сука» принесла мне мгновенное, но, увы, кратковременное облегчение.

– Что ты… – испуганно пробормотал Лоська. – Ты что, Саня… все остается как было. Конечно. Как ты могла подумать… Я просто говорю, что мы должны принять мою маму во внимание. Не ставить ее перед фактом. Она должна привыкнуть к мысли о… – к мысли о нас. Иначе ничего не выйдет.

Он наклонился вперед и прошелестел едва слышно:

– Она написала, что убьет себя, Саня. Представляешь? Она написала, что мы уже почти убили ее этим твоим обманом. Представляешь?

– Моим обманом… – повторила я. – Моим обманом…

На меня вдруг снизошло поразительное спокойствие. Я словно увидела нас обоих со стороны. Вид сверху, камера опускается и медленно движется справа налево. Вот я, дура-дурой, даже в самой умной своей ипостаси – и это, пожалуй, самое примечательное, что можно сказать об этой невысокой женской фигурке, застывшей напротив скамейки. Вот он, типичный козел, ошибочно принятый мною за лося, но столь же парнокопытный – плавные черты лица, слабый безвольный рот, глупо моргающие глаза, столь привычные к выражению испуга и непонимания. Мягкая игрушка, а не мужик. Плюшевый козел.

Не говоря больше ни слова, я повернулась и пошла прочь, куда глаза глядят. Сзади слабо звякнуло, брякнуло, вякнуло:

– Саня… Саня…

Не ко мне, не ко мне. Где я, и где это вяканье, кряканье, блеянье… прочь, прочь! Быстрее, быстрее! Я бежала, не разбирая дороги. Куда угодно, лишь бы отсюда! Я забрела в какое-то дурное место, ошибочное, не то. Как можно было так заблудиться, так обмануться? Этот плюшевый козел был прав на все сто процентов. Обман ведь и в самом деле мой: я участвовала в нем с обеих сторон – и обманщицей и обманутой. Быть первой погано; быть второй глупо, но чувствовать себя обеими – это уже чересчур. Как же я ухитрилась вляпаться в такую грязищу? Совсем как тогда, под окнами квартиры № 31, когда ноги увязли по самые щиколотки… Ну да – точно то же самое ощущение опоганенной дуры, своей волей забредшей черт знает куда. Как я тогда спаслась? Бегством, вот как. Туфли – с ног, ноги – в руки, и бегом на поезд…

Я вдруг обнаружила себя на привокзальной площади. Поезд! Сесть прямо сейчас на поезд и ухлестать отсюда назад, к маме и Бимочке. То-то они обрадуются! Надо быть там, где тебе рады – вот оно, главное правило жизни. Быть там, где тебе рады, а не рваться в чужие монастыри, где тебя в лучшем случае будут едва терпеть, а скорее всего – сядут на шею, да еще и упрекнут, что плохо везешь.

В гулком зале ожидания дремали пять-шесть пассажиров. Окошко кассы было приоткрыто, сквозь щелочку пробивалась полоска света. Я деликатно постучала в створку:

– Добрый вечер… Вы работаете?

Дверца распахнулась; на меня поверх очков смотрел сухонький старичок с острой бородкой.

– Железная дорога, барышня моя, работает круглосуточно. Вам куда?

– В Ленинград.

– На какое число?

– Сейчас. Чем быстрее, тем лучше.

Старичок удивленно приподнял кустистые брови.

– Вот прямо так, немедленно?

– Да. А что вас удивляет?

Он аккуратно снял очки, сложил их и снова воззрился на меня.

– Вы мало похожи на пассажирку, барышня.

– Почему?

– Потому что пассажиры покупают билеты заранее. И одеты они иначе, в дорогу. А еще у них удобные туфли, а не вьетнамки на босу ногу. И самое главное, милая барышня: пассажиры держатся обеими руками за сумочку с деньгами и документами, да еще и тянут на себе рюкзаки, чемоданы и корзины с фруктами. А у вас, как я чувствую, ничего такого с собой не имеется. Ни багажа, ни сумочки.

– …ни денег, – уныло закончила за него я. – Вы правы, я выскочила без денег. Но я сейчас сбегаю, тут недалеко. Вы мне только скажите насчет билетов.

Кассир вздохнул.

– Вы будете смеяться, но билеты есть. Конец сезона только через две недели. Поезд проходит через час сорок четыре минуты. Если ваша сумочка лежит и в самом деле недалеко, то вы успеете. Но мой вам совет, милая барышня… подождите…

Он выдвинул ящик стола и стал копаться там, пыхтя и вздыхая. Я терпеливо ждала, гадая, что именно объявлено в розыск: билеты в Питер, железнодорожный компостер, кондукторский свисток или еще что-нибудь из той же оперы. Наконец старик вытащил маленькую шоколадку.

– Вот, возьмите, – сказал он. – Возьмите эту шоколадку вместе с советом пожилого, умудренного жизнью человека. Поезд может увезти вас из города. Но он не может увезти вас от проблем. В этом смысле бессильна даже железная дорога. Не торопитесь, милая барышня. Но если надумаете… поезд будет через час сорок одну минуту.

Я поблагодарила старого кассира за совет и за шоколадку. Она, кстати, была совсем маленькой – когда-то я получала такие же в подарочных кулечках, которые раздавались Дедом Морозом и Снегурочкой на детской елке. Шоколадки, карамельки, пастила, петушок-сосулька, морщинистые грецкие орехи и два мандарина. На обертке – вишенка и надпись: «шоколад Вишневый». Так вот откуда они взялись, так вот куда они перекочевали, мои счастливые вишни…

Но что же это я стою, теряю попусту время? Надо бежать собираться. Я рванула в сторону школы, на ходу припоминая, где что лежит. Почти все мои вещи хранились в комнате, в рюкзаке под кроватью. Разве что, одна кофточка одолжена соседке – ничего, вернет уже в городе. А то, что я брала у других, оставлю на Ольгу – она отдаст. Вряд ли кто-то обратит внимание на мой побег: все сейчас либо на танцах, либо во дворе, либо дрыхнут по спальням, так что коридоры пусты. А если все-таки кто-нибудь попадется навстречу, скажу… скажу… – что бы такое придумать? А, вот: скажу, что несу белье в стирку. Гениальная отговорка, что и говорить. Несу белье в стирку! И всё, взятки гладки.

Чрезвычайно довольная своей изобретательностью, я добежала до школы. Со стороны актового зала доносилась томительная тягучая музыка – быстрых танцев уже почти не ставили. В вестибюле, в коридорах и на лестнице действительно не было никого. Никого, кроме Сатека. Он стоял на лестничной площадке между первым и вторым этажами и как будто чего-то ждал.