Книга Победа для Александры - Надежда Семенова

— Ты улыбаешься, — сказал он довольным голосом.

— Разве? — удивилась она.

— Твоя улыбка не изменилась… и характер тоже. Ты — вредная, — усмешливо заключил Габриэль.

Он смотрел на Сашу с глубокой нежностью и в этот момент выглядел гораздо старше. Габриэль протянул над столом руку, и показалось, что он хочет погладить ее по голове. Саша прикрыла глаза. Она ждала прикосновения и не понимала, чего в этом ожидании больше. Сопротивления или надежды.

Раздался негромкий голос, Саша почувствовала легкое, едва ощутимое прикосновение к руке.

— Я думаю, ты хочешь кушать, — сказал непостижимый африканец и… пододвинул к ней горшочек с солянкой.

Саша ошарашенно заглянула в гостеприимный керамический зев. Оттуда густо несло упаренной капустой, помидорной поджаркой, а на поверхности супа переливались оранжевые кружки жира. Солянка выглядела до того аппетитной, что Саша и впрямь почувствовала прилив голода.

Объявлять о своем согласии во всеуслышание не пришлось. Габриэль чутко уловил перемену в настроении и галантным движением подал даме своего пылкого южного сердца алюминиевую столовскую ложку.

Глава 27

«Не сегодня», — думала Саша, просыпаясь.

«Не сейчас», — говорила она, отворяя дверь. На пороге стоял Габриэль, свежий, едва уловимо пахнущий парфюмом. Они вместе ездили на занятия, обедали, сидели в читалке. В хорошую погоду пешком шли до общежития. Дорога занимала не меньше двух часов. Чистенькая Фурштатская с разноцветными флагами посольств. Литейный с дребезжащими трамваями.

Шум города сливался со стуком сердец. Никогда прежде Саша не чувствовала себя так спокойно. На улице Пестеля находилось кафе «Шоколадница». Габриэль поливал горячим шоколадом белоснежный пломбир и лукаво посмеивался: «Похоже на нас». Саша невольно заражалась его весельем, умением находить смешные стороны в самых простых вещах. Улицы, дома, каждый кусочек тротуара, пройденный вместе, становились близкими и понятными.

Горбатый Пантелеймоновский мост через Фонтанку. Ворона, важно усевшаяся на золоченое кольцо, в котором некогда восседал гордый двуглавый имперский орел. Облетевший Летний сад, полупрозрачный и до странности маленький. С одного края легко просматривалась дорога, шумели машины, уныло пустело Марсово поле. Было удивительно думать, что летом тенистые аллеи дарили горожанам покой и уединенность. Выкрашенные в зеленую краску ящики укрывали прекрасные, местами облупившиеся тела скульптур и походили на грубо сколоченные гробы.

Саша и Габриэль шагали по набережной вдоль безмятежной Невы, любовались шпилем Петропавловской крепости, пронзающим небо ликующим перстом, подолгу стояли на Дворцовом мосту, глядя в темную воду. Река настойчиво облизывала опоры, образовывая завихрения, и временами казалось, что они находятся на громадном корабле, несущемся вдаль. Впереди багровели Ростральные колонны, желчно зеленел небольшой купол Кунсткамеры. Родной Васильевский остров с замызганными линиями, обшарпанными углами домов, темными парадными и дворам и — колодцами.

Они шли, едва соприкасаясь плечами. Он и она. Черный и белая. Влюбленный Отелло и прохладная Дездемона. Почти одного роста и общего телосложения — хрупкого и сильного одновременно. Как две согласные гибкие лозы, они одновременно поворачивали головы, вместе смеялись и вместе грустили. Долгая прогулка домой, в которой они были не просто попутчики, они были вместе. Они смотрели вокруг и видели лишь свое отражение. Мир был лучист и ясен, покоен и тих, даже если на улице моросил серый дождь. Они смотрели вокруг, а город смотрел на них.

Большой город, величественный Петербург видел много, может, даже слишком много влюбленных пар. Они проносились по улицам в сверкающих автомобилях, на лицах блистали улыбки, на пальцах — драгоценности. Шли пешком, сплетались в жарких объятиях, томились на скамейках и целовались под шум фонтанов. И город радовался, молодел, изгибая в улыбке твердые гранитные губы.

День побеждал ночь, и голубые стыдливые сумерки накидывали на город покрывало грез. Ликующе блестела позолота, нежно голубели небеса, ангелы поднимали отрешенно склоненные головы, снова мечтая вернуться в покинутую обитель.

Но очень скоро наступала неизбежная осень, и вместе с нудным дождем возвращались тусклые серые будни, в которых уже не было любви. И город тускнел, над мутными глазами каналов надменно замирали брюзгливо приподнятые брови мостов. Чахлые бледные дети, плоды нерасцветшей любви, унылыми муравьями спешили по протоптанным дорожкам. Над городом наливался, темнел металлический смог — порождение невыплаканных слез, невысказанных обид и горького ночного шепота, обращенного в темноту.

Город следил за новыми парами, в ногу и не совсем шагающими по его улицам. Следил и молчал. И каждая новая пара чувствовала себя Адамом и Евой, землю вокруг находила совершенной, а свою любовь — истинной. И это давало городу новую надежду.

Прогулки давали силу Габриэлю. После них он чувствовал, что Саша становится ближе. Что она все меньше сопротивляется его жаркому желанию быть вместе. Она уже не вздрагивает, когда он прикасается к ее руке, в разноцветных глазах не вспыхивает тревога. Ледяной голубой глаз оттаивает, в нем плещется живая вода. Правда, еще прохладная соленая, но в ней все меньше горечи, и, может, вскоре ему удастся осушить ее совсем. Коричневый же глаз все чаще искрится весельем.

Он заметил эту девушку очень давно. Строгая северная Сашина внешность обнажала, подчеркивала каждую ее черту. Стройный стремительный силуэт. Нежная гибкая шея, непостижимо прямые легкие белые волосы. Маленькая, острая, как у девочки, грудь, округлые бедра, переходящие в восхитительные длинные ноги со стройными, как у антилопы, коленками. Она казалась ему совершенством. Гениальным творением природы. Правда, другой природы. Белой.

Саша умела смотреть прямо в лицо, она, не смущаясь, задавала вопросы, она разговаривала как мужчина и вела себя так, будто природа не предназначила ей быть нежной матерью и ласковой подругой. Она не носила украшений и не красила ногти и губы. Ее кожа была настолько белой, что Габриэлю хотелось провести по ней ладонью, чтобы убедиться, что она теплая. С самого первого раза, когда он увидел ее рядом с одногруппницей — маленькой пухленькой арабкой Сулимой, она поселилась у него где-то внутри. В сердце или в печени. Каждая мысль о ней вызывала боль, похожую на ожог. Очень скоро стало казаться, что он покрыт рубцами. Он заговаривал с Сашиной соседкой, осторожно выводя разговорчивую девушку на интересующую его тему. Его интересовало все: чем Саша занимается, где бывает, с кем общается. Он ревниво рассматривал Сашиного друга, такого же белого, как она. Широкоплечий, спортивный парень. Огромный и надменный. Рядом с ним белокурая Саша выглядела еще более хрупкой. Она доверчиво вкладывала руку в громадную мужскую ладонь, и у Габриэля сводило желудок. «Могучий грубый носорог и быстрая антилопа — плохая пара», — мстительно думал он.

После единственной встречи лицом к лицу его охватил огонь, будто к сжатому газу поднесли горящую спичку. Резко поднялась температура. Голова раздулась, как пустой шар, наполненный болью и одной-единственной мыслью: «Теперь я смогу к ней подойти». А потом она пропала. Недалекая Сулима отделывалась общими фразами. Мысли о Саше стали навязчивыми, как зубная боль. Саша исчезла. Исчезла без следа, как видение, как бледная тень. Прошла сквозь стену воспоминаний и превратилась в призрак. Габриэлю стало казаться, что она ему просто приснилась…