Книга Не исчезай - Каролина Эрикссон

– Зачем, – наконец сказала я, – зачем ей понадобилось это тебе рассказывать?

Возможно, уже тогда какая-то часть моего сознания заметила маленькую фигурку, которая приближалась к нам. Но даже если и так, я не могла увидеть ее по-настоящему. Я утратила способность воспринимать сигналы окружающего мира. Все потонуло в его словах, в его вкрадчивом голосе:

– Но, дорогуша, разве это не очевидно?

И внезапно все действительно стало очевидно. Память заключила в рамку события, которые разворачивались в тот вечер в доме Рут. Эта рамка сужалась, фокусировалась, заостряла внимание на том, что раньше казалось незначительными деталями. Деталями, которые я с такой наивностью упустила из виду. Вот Рут открывает нам дверь, но в том, как она здоровается, чувствуется что-то необычное. Вот ее лицо вытягивается, когда она узнает о голой женщине в моей гостиной. Она сразу же поднимается из-за кухонного стола, поворачивается спиной и начинает разбирать посудомоечную машину. Я тоже встаю и спрашиваю, что случилось.

– У тебя чудесный муж, – был ответ. – Ты знала, на что идешь, когда выбрала его.

Наверное, я должна была обратить внимание на эту неожиданную реплику, так неподходящую Рут. Возможно, я должна была более явно проявить замешательство или ответить как-то иначе. Но тут на кухню вошла Грета и заявила, что хочет домой. Во мне бушевал хаос. Я была подавлена, я была в отчаянии. И тут эти слова, которые моя собственная дочь обрушила на меня. Одно повлекло за собой другое. Рука пронеслась по воздуху и опустилась на ее щеку. Быстро. Все произошло так быстро. Точно так же, как потом, два месяца спустя.

Я не просто подошла – я бросилась к нему. Я вытянула руки и держала ладони перед собой. И пихнула его в грудь со всей силы. В его глазах появилось удивление, черты лица исказились, когда громада здания извергла его из своего нутра. Этого он не мог предугадать. Я застала его врасплох.

Внезапно Грета оказалась рядом, прямо возле меня. Вытянувшись, она выглядывала в раскрытые окна, но было слишком поздно. Тьма уже поглотила его. Может быть, взгляды отца и дочери встретились в последний раз в жизни. А может быть, и нет.

Потом я целые сутки лежала в одиночестве за закрытой дверью, спрятавшись от Греты. Люди говорили со мной, но у меня не было слов, чтобы сказать что-либо в ответ. Вначале во мне были только вопль и плач, которые позже я научилась так уверенно гнать от себя. Затем, когда исторглось все, что накопилось, наступила тишина. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем я смогла найти в себе силы и встать с кровати. Двадцать четыре часа, прежде чем я заставила себя снова посмотреть в лицо своей восьмилетней дочери. Я посадила ее к себе на колени, почувствовала, как крепко она прижимается ко мне, и зашептала ей на ухо. Я шептала, что теперь все кончено, что мы должны идти дальше, держаться вместе, что она может положиться на меня.

Все это я сказала. Но я не попросила о прощении. Как только вошла в ее комнату и встретила ее взгляд, поняла, что это невозможно. Она не смогла бы простить меня.

Прошло двадцать три года, и мы ни разу не говорили о том, что случилось. И мне не нужно спрашивать, чтобы знать. Она по-прежнему не простила меня за все то, что я отняла у нее, за то, во что я превратилась.

40

Слезы пробивались из-под моих закрытых век и катились по лихорадочно-горячему лицу. Мне не позволили увидеть папу после. Я не была уверена, что мне хочется на него смотреть, но о моих желаниях в любом случае никто не спрашивал. Об этом просто не шло речи. Поэтому я предположила, что его тело, видимо, было очень сильно повреждено. Я воображала его расколовшийся череп, лицо с раздробленными скулами и носом, на котором остались только кусочки окровавленной плоти. Это был неприятный образ, поэтому впоследствии я решила думать об этом как можно реже. Лучше всего было вообще об этом забыть. Взамен я нашла другие образы, так же как сочинила другое объяснение: «Это ускользает от меня».

Мамин рассказ разогнал туман, обнаружил то, что я всегда хотела увидеть, но изо всех сил старалась подавить. Обнаружил клин, который в тот вечер вонзился в землю между нами и положил начало трещине, все увеличивавшейся с годами. Но меня поразил не только сам факт, что мама обнажила так долго скрывавшуюся правду, но что-то большее.

Кто-то сзади положил мне руку на плечо. Я хотела дотронуться до нее, но не смогла. Обвиняла в этом свою неспособность двигаться как следует, но не была уверена, что нет еще каких-либо причин.

– Грета, я страшно мучаюсь оттого, что ударила тебя тогда. И потом… что заперлась, оставила тебя так надолго одну. Это был чудовищный поступок. Совершенно непростительный. И все же я надеюсь, что ты сможешь…

Очевидно, еще что-то оставалось невысказанным. Мама мучительно подбирала слова.

– Прости меня. Я не знаю, говорила ли я это когда-нибудь по-настоящему.

Слезы по-прежнему тихо струились по моему лицу. Старые, глубоко спрятанные чувства высвобождались и покидали меня. Это были слезы скорби и гнева, но также и стыда. Я так тосковала и скорбела по папе, что иногда чувствовала ломоту во всем теле. И в то же время… Жизнь после него, без него, была настолько проще. Спокойнее. Никаких неожиданностей, никаких скандалов по ночам. Мама повеселела, стала лучше со мной обращаться. Я испытывала огромное облегчение. И было стыдно признаваться в этом самой себе.

Мамина рука то поглаживала, то сжимала мое плечо. Потом мама поднялась с дивана и спросила психотерапевта, как пройти в ванную. Когда она вернулась, оказалось, что она вновь наполнила мой стакан. В другой руке мама несла сложенное влажное полотенце. Она опустилась на колени и стала протирать мое лицо спокойными, осторожными движениями. Смыла кровь и утерла слезы. Я смотрела на ее руки. Эти руки! Это они в тот вечер… Я зажмурилась и увидела две руки, которые взмывают в воздух и толкают мужское тело с такой силой, что оно падает. То же видение, что предстало передо мной, когда я была прикована взглядом к водам Морока. Только человек, которого я видела, падал не в колодец, а из окна. И руки были не мои, а мамины.

– В основном неглубокие ссадины, – сказала мама. – Но у тебя жар. И будет большой синяк вот здесь, сбоку на шее и рядом на плече. Больно?

Я вздрогнула и поморщилась, когда она дотронулась до места, куда пришелся удар весла.

– Ты все сделала правильно. Совершенно правильно.

Хриплый голос с другого конца комнаты. Мамина рука замерла. Психотерапевт повернула лицо к окну, которое выходило на веранду, и задумчиво смотрела в него. Я показала знаками, что хочу снова лечь, и мама помогла мне. Она снова принялась протирать меня влажным полотенцем и остановилась только тогда, когда я осторожно отвела ее руку от своего лица. Она еще раз на некоторое время скрылась на кухне, а затем вернулась со стаканом воды. Протянула его другой женщине, и та приняла, не поблагодарив. Мама скрестила руки на груди и тяжело вздохнула.

– Это ведь было не в первый раз, с Гретой, или как?