Книга Сексуальная жизнь сиамских близнецов - Ирвин Уэлш

Утренние страницы, говоришь, сука? Типа чтобы избавиться от всей хуйни, надо про нее написать? Да пошли вы нахуй, мы будем говорить конкретно.

Результаты у Соренсон никудышные. Мы уже почти две недели занимаемся, а она сбросила всего три кило. Такими темпами УЙДУТ ГОДЫ, БЛЯДЬ, КОТОРЫХ У МЕНЯ НЕТ, чтобы эту лузершу привести в чувство. Пока она только зря тратит время. Чем больше от нее звонков и чем больше мы с ней видимся, тем больше моя жизнь, кажется, идет наперекосяк. Ужасно бесит, что из-за этой ебанутой все получается как-то по-идиотски. Если бы она не сняла меня тогда на телефон и не отдала видео телевизионщикам, никто бы обо мне никогда не узнал и не гонялся бы как за звездой. Сколько времени прошло, а она все продолжает ебать мне мозг!

Драконовские меры нужны, короче.

Толку от нее никакого, гордость свиноводства Миннесоты по-прежнему себе на уме. Я звоню Майлзу:

– Ну что, кто на кого залез в итоге? Пригодился твой пожарный шланг?

В трубке осторожное молчание, потом трусливо признается:

– Не справился я с девушкой Линой. Думаю, она еще не разлюбила своего бывшего. Мы все через это проходили, Люси. Ты не знаешь, что там у людей за жизнь. В таких ситуациях нельзя ими пользоваться. Она хорошая девушка.

Хуйло никчемное. Ну да хер с ним.

– Окей. Ты попробовал и потерпел неудачу. Я сама виновата: задача была тебе изначально не по плечу.

– Люси…

Я отключаю его. Зачем потворствовать слабакам? А он именно что слабак. Пресс кубиками и накачанная грудь ничего не меняют.

Так что пусть идет нахуй. Если хочешь что-то сделать, делай сама. Нельзя рассчитывать на слабаков: они думают только о себе. Ради малейшей выгоды наебут – недорого возьмут. Надо быть сильной. Надо давить этих козлов, потому что иначе, к бабке не ходи, они сами тебя раздавят, как только дашь малейшую слабину.

Подъезжаю к дому Соренсон. Она с опаской садится в мой «кадиллак», но выглядит при этом бодро.

– Куда сегодня? В зал? Луммус-парк? Или Фламинго-парк?

– Сегодня внесем немного разнообразия, – говорю я; мы едем через мост Макартура в центр. – Будет сюрприз.

– Я люблю сюрпризы!

На лифте поднимаемся на двадцатый этаж. Когда выходим, я сообщаю Соренсон, что на сороковом этаже пентхаус и мы идем туда пешком. Сразу жалостливый стон:

– А что, в зале нельзя было позаниматься на «Стейр-мастере»?

– Нельзя, потому что занятия должны быть разнообразными. Сегодня пойдем по настоящей лестнице. На самый верх. Там у моей матери квартира, и в ней тебя ждет награда: кое-какая полезная жрачка плюс протеиновый коктейль из арахисового масла с шоколадом, как ты любишь.

В глазах у нее загорелась жадность, молниеносно сменившая скандинавскую хандру, которая, видимо, преследует ее род из поколения в поколение. Мне кажется, я даже вижу, как возбудились вкусовые рецепторы в этой ненасытной бездонной впадине, которая у нее вместо рта.

И мы пошли…

– Давай, Лина: раз-два-три-четыре, – гаркаю я, указывая вперед и вверх; Соренсон пыхтит сзади.

Через несколько пролетов одышка становится у нее почти обморочной. Вскоре я замечаю, что наш жиртрест совсем отстал.

Продолжаю подъем, только задним ходом, потом останавливаюсь на повороте и смотрю, как жирная, раскрасневшаяся, пыхтящая личинка заползает на очередной лестничный пролет.

– Давай! Ты все можешь!

На тридцать втором этаже Соренсон смотрит на меня снизу вверх, мордашка у нее пунцовая, как у избалованного толстого ребенка.

– О… о… о…

– Давай, Лина Соренсон! Ты все можешь!

– Я стараюсь…

– Стараться не надо, надо делать! Кто старается, тот мается. Победители не стараются, а делают, блядь! Стараться – значит готовиться к проигрышу! Делай! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ! Ты написала Утренние страницы сегодня?

– Так и не… Хотела, но…

– ПЛОХО! ОЧЕНЬ ПЛОХО, БЛЯДЬ! ДЕЛАЙ! ДАВАЙ! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ! ДЕЛАЙ!

Тридцать шестой этаж: Соренсон практически ползет на карачках. Вот ведь непослушная тварь. В слабых толстых ногах едва хватает сил, чтобы поднять жирную тушу на следующую ступеньку.

– Господи…

– Руки убери с перил, блядь! – ору я. – Давай, Лина, давай, малышка, покажи им, кто такая Лина Соренсон на самом деле! Кто она, толстожопая жертва?

Соренсон скорбно смотрит на меня снизу.

– Умоляю… – стонет она.

Я спускаюсь чуть ниже и жестко хватаю ее за плечи. Чувствую плоть. На плечах не должно быть никакой рыхлой, отвислой плоти. Я впиваюсь ногтями в этот жуткий жир:

– КТО ОНА, ТОЛСТОЖОПАЯ ЖЕРТВА?! СКАЖИ «НЕТ»! СКАЖИ. «НЕТ», БЛЯДЬ, ЛИНА!

– НЕТ!

Дерзкий и в то же время жалкий вопль Соренсон отзывается эхом по лестничной клетке пустого здания, она напрягает все силы, оживляется и приводит свою тушу в движение.

– ВОТ МОЛОДЕЦ! МОЛОДЧИНА! ЛИНА СОРЕНСОН ПЫШЕТ СЕКСОМ, ЕЮ ВОСХИЩАЮТСЯ ВО ВСЕХ БАРАХ НА ОУШЕН-ДРАЙВ!

– ДА!

И мы пошли наверх дальше: она пыхтит, мычит, с трудом преодолевая каждую ступеньку. Мы настолько разогнали ей метаболизм, что жир она будет сжигать еще несколько часов.

– Жиросжигательная установка Лина Эс!

– Жиро… сжигательная установ-ка…

Последние несколько пролетов она преодолевает ползком и финиширует на коленях.

– Давай, Лина! Вставай!

Она встает, и я завожу ее в пустую квартиру. Здесь есть только мамина беговая дорожка, мой «Тотал-джим», стул и надувной матрас с пледом, который я принесла вчера: Лина с облегчением на него плюхается. На кухне есть кое-какие продукты, тоже мои; я начинаю нарезать бананы.

– Отдыхай. Ноги только вытяни! – кричу я через стенку и кладу в блендер фрукты, заливаю их нежирным йогуртом, арахисовым маслом, соевым молоком, всыпаю шоколадный белковый порошок. Все измельчаю и добавляю свой фирменный ингредиент.

Беру коктейль и несу в гостиную: Соренсон до сих пор пыхтит, лежа на матрасе и опершись на локти, ноги раскиданы на паркете. Пытается перевести дух. Но жадность все пересиливает: стоило только махнуть ей стаканом, как она мгновенно хватает его пухлым кулачком. Сунув в рот торчащую из стакана соломинку, она – потная и красная, как помидор, – начинает сосать. Если она все так сосет, мне тебя жаль, Майлз, – такой шанс проебал.

Коктейль уходит из стакана, но Лина даже не встает. Она прикрывает глаза, потягивается и в оцепенении погружается в сон. Рогипнол сделал свое дело, хотя, учитывая, как она устала, давать ей снотворное – все равно что ломиться в открытую дверь. Минут через двадцать, растолкав ее, я сую ей под нос остывший черный кофе:

– Подъем!