Книга И всё равно люби - Кэрри Браун

– Лонгфелло, – кивнула Рут. – Я знаю это стихотворение.

– Ах, это его, да? Никак я не могу научиться запоминать имена. Что там дальше? Там-тарам, так-так… «Твоя судьба – судьба и всех. И в каждой жизни гром и дождь. Как некоторые дни унылы и тихи».

В памяти Рут те ночи в доме Мэри такими и остались – тучи, ветер завывает.

Она часто просыпалась от кошмаров. Садилась в кровати, сердце бухает, на лбу испарина. Даже приноровилась брать одеяло, усаживаться на верхней ступеньке и сидеть так какое-то время, слушая доносившееся от Мэри радио. Мэри спала очень мало, и радио помогало ей скрасить одиночество, особенно ночью. Рут поплотнее укутывалась, прислонялась к стене и вслушивалась в успокаивающий гул голосов. Ей нравились спортивные комментаторы – мерное бормотанье, а потом вдруг возбужденный вскрик, нравился невидимый смех, сопровождавший комедийные передачи. Иногда она так и засыпала – свернувшись калачиком на лестничной площадке, и просыпалась на рассвете от шума прибоя – до берега было всего несколько домов.

Конечно, тут и сомневаться нечего, и Веннинг это подтвердила: кошмары возникли не вдруг на пустом месте, а выросли из ее детства, из всех тех событий, что случились на ее глазах, да и само детство – молчание отца, тайны – сыграло свою роль.

Как-то зимой в субботу, когда подходил к концу первый год ее работы у доктора Веннинг, она оторвалась от печатной машинки и увидела, что Веннинг стоит рядом с чашкой чая в руках. Легонько похлопав Рут по плечу, Веннинг поставила перед ней чашку и блюдце.

– Это ромашковый чай, для сна хорошо, – пояснила она и присела рядышком. – Я все думала о твоих снах. О кошмарах, которые тебя мучают. Ты пей, пей, – кивнула она на чашку. – На вкус напоминает траву, но пить можно. В самом деле хорошо помогает.

Рут сделала глоток. Да уж, трава так трава… Рут сморщилась.

– Можно добавить меду, – предложила Веннинг. – Сама посуди, – без паузы заговорила она, будто ей самой необходимо было произнести эти слова вслух, – кому охота каждую ночь пугаться до смерти? Никому, совершенно никому. – Она мельком взглянула на Рут. – Но, не исключено, мы сможем найти способ увидеть эти сны в ином свете.

В кошмарах ей иногда виделось, как расстрельная команда целится в нее, и терзал жуткий липкий страх, когда она снова и снова пыталась подняться с земли. Но чаще в кошмарах к ней являлись люди, которых обманул ее отец – отчаявшиеся мужчины в рваных рубахах, вдовы в черном, безутешные дети обвиняли ее, указывая на разруху и запустение вокруг – пустые амбары, гулкое эхо в голых, одни стены, домах, поросшие сорняком поля, тусклая вода в реке, где прежде сверкала жирная рыба, поникшие сады, некогда полные яблок. Рут переходила от одного к другому, от человека к человеку – кто безучастно сидит на крыльце, кто бессильно распростерт на сырой земле, – металась между ними, мучимая виной, беспомощная, тянула их за руки, пытаясь поднять, или выворачивала свои карманы, пытаясь высыпать им в ладонь денег.

Доктор Веннинг молча слушала эти печальные истории.

– Тяжелые сны, не позавидуешь, – вздохнула она.

Рут не любила плакать, особенно перед доктором Веннинг. Ей хотелось, чтобы та считала ее сильной.

– Так вот, Рут, – сказала она ей тем субботним днем, – думаю, твои кошмары выдают мужественную борьбу воображения. Вот здесь ты, – продолжала она, поведя рукой, – а вот твой разум бросается тебе на помощь. Храбро бросается, я бы сказала. Пытается исправить преступления, которых ты не совершала. Это сны-утешения. Ты бессознательно пытаешься исправить поступки своего отца.

Веннинг откинулась в кресле и с улыбкой посмотрела на Рут, будто эта ее особенность восхитила ее, и теперь ей не терпелось поделиться с Рут своим восхищением.

– Рут, правда, твой разум настоящий герой. Ты хочешь все исправить, но, конечно же, не можешь. Но ты только погляди, только подумай, твое воображение ни на минуту не дает себе передохнуть! Тебе же ночь за ночью снятся эти кошмары. – Веннинг встала и довольно похлопала себя по животу. – Полагаю, тебе даже следует быть за них благодарной.

Рут во все глаза глядела на доктора Веннинг. На той было коричневатое платье, широкая талия схвачена ремнем.

«Вылитый поросенок в мешке, смехота!» – так она отзывалась о своей фигуре. Пряди закрученных седых волос кивали ей в такт.

– Рут, это дар. Не каждый может увидеть все настолько явственно. Думаю, когда-нибудь эти сны оставят тебя, но пока что я склонна считать их проявлением твоей способности сострадать и богатого воображения. Ты, конечно же, не в силах изменить то, что произошло, но ты можешь сострадать теперь. Можешь разговаривать с теми людьми, встречая их во сне. Они показывают тебе, где они жили, что любили и что потеряли. Слушай их истории. Но расскажи им и о своей печали. Мне кажется, постепенно вы познакомитесь ближе, и они уйдут.

Рут скользила взглядом вокруг: вот лохматые книжные полки – из книг торчат листки бумаги, вот мраморный бюст Шиллера – летящая шевелюра и римский нос, вот густо-серые шторы на высоких окнах, выходивших на Объединенную церковь Христа.

Представила, как она заговаривает с людьми, которых так явственно видела во сне в запустелых домах и на заброшенных фермах.

Рут знала, что свое детство доктор Веннинг провела в Германии в том же городе, где в молодости жил Шиллер. Той нравилось рассказывать Рут о его величественной серой красоте: пологие виноградники спускаются к реке, мягкие очертания островков, темнеющих в воде, березы, ели, золотой свет напоен медовым ароматом, храм со сводчатым потолком, к которому тянутся холодные струи воздуха. Шиллеру не нравилось учиться. Он стал поэтом, потому что восхищался красотой того мира, когда бегал мальчишкой.

Наверное, никто не верил в шиллеровскую «прекрасную душу» сильнее доктора Веннинг.

– Рут, поверь, твоя душа прекрасна, – сказала ей Веннинг тем днем. – Давай, пей свой чай, – напомнила она и довольно ощутимо постучала Рут по плечу. – И перестань бояться своих снов. Представляй, что все эти люди заново сажают свои сады, отстраивают фермы, выращивают скот. Постарайся не упускать никаких деталей, всё запоминай – на этом снимке светит солнце, а на этом идет дождь…

Она внимательно посмотрела на Рут.

– Все хорошо, и все будет хорошо, – закончила она. – Знаешь, чьи это слова? Нет? Это Юлиана Норвичская, выдающийся представитель христианского мистицизма. У нее тоже бывали видения, вот как у тебя. С той разницей, конечно, что ей являлся только один человек – Иисус Христос. Как жаль, да?

После этого разговора Рут обратила внимание, что она по крайней мере уже не так прислушивается к своим снам. Пересказывая их доктору Веннинг, она отметила, что теперь гораздо лучше запоминает детали: вот лошадь в поле, и масть ее гнедая, а не какая-то еще, вот окно в мансарде, чуть наклонено к небу, и в стекле отражаются плывущие облака, а вот на ветру шуршит камыш у пруда, в комнате пахнет свечами.

– Как ты думаешь, мне в самом деле снилось все это, или я всё сочиняю, пока рассказываю?