Книга Аппетит - Филип Казан

Иной человек, так обделенный природой, наверное, приучается к мысли платить, чтобы спать с согласными на это партнерами, и когда бы я ни сталкивался с Марко в «Фико», он шел наверх, туда, где хозяин держал девиц, нещадно их используя. Однако младший Барони, похоже, не любил платить за это дело, потому что преследовал перепуганных женщин – как и мальчиков – и резал их наиболее удачливых ухажеров по всей Флоренции. Если бы Марко узнал, чем мы занимались с Тессиной Альбицци, я бы закончил свои дни похожим на первую разделанную тушу в карьере ученика мясника.

Тем вечером, пока мы убирали после главных блюд, я рассказал Зохану, как провел день, – столько, сколько мог. Маэстро об этом не слышал, отчего мне стало неприятно. Меня бесила мысль, что Бартоло обсуждает меня с мессером Лоренцо, как будто я еще один его раб. Зохан только спросил, что я собираюсь готовить, и, одобрив меню, поздравил.

– Ты не выглядишь особенно радостным, Плясунья, – заметил он. – Уже принимаешь все как должное?

Я не мог рассказать ему о том, что приличными словами можно было описать как столкновение во мне противоречащих друг другу интересов. Также я не мог ему открыть, что всякий раз, как я думаю о Тессине в этой пещере людоеда, мне хочется взять свой мясницкий нож и воткнуть себе в сердце.

– Это будет скучно, – сказал я вместо всего этого.

– Сама жизнь скучна, сынок, – ответил маэстро. – Кроме того, я ожидаю, что ты немного все расшевелишь.

– Так делают?

– Не знаю, кто что делает, но я знаю, каков ты. – Он умолк и прищурил глаза. – Пойдем со мной.

Я прошел за ним в холодную кладовую. Зохан плотно закрыл дверь.

– Нино, – сказал он, – я уезжаю.

– На день? – спросил я, разглядывая подвешенное мясо и подсчитывая, понадобится ли нам еще.

– Уезжаю от мессера Лоренцо. Из Флоренции.

– Вы не можете этого сделать, – оторопел я.

– Мне предложили место в Риме: стольник его высокопреосвященства кардинала Федерико Гонзаги. Плата хороша, да и место… Мне уже давно пора стать стольником. Я старею и хочу скопить побольше денег.

– Зачем вам деньги, маэстро? – Я едва мог говорить от потрясения.

– Для маленькой фермы близ Феррары. Виноград, немного пшеницы, пчелы. Зачем людям деньги, Нино? Вопрос вот в чем: поедешь ли ты со мной?

– Я?

– А кто еще, Плясунья?

– Я не могу уехать из Флоренции! И уйти отсюда! Вы не понимаете: я флорентиец…

– А я феррарец. Люди бродят по свету. Иногда возвращаются домой, иногда нет. Между тем ты все еще лучший повар, помимо меня, из всех, кого я когда-либо видел. Поехали, будешь работать у меня, и я сделаю из тебя маэстро, как только яйца покрепче отрастут. А то пока вообще никаких нет. И деньги будут отличные, это я тоже могу обещать.

– Я не могу! То есть… когда вы уезжаете?

– Хочу уехать к концу недели. Мне ищут замену, но до того главным поваром будешь ты.

– Господи Иисусе!

– Если передумаешь, я буду в палаццо Гонзага, Сан-Лоренцо ин Дамасо – это в Риме, возле Пьяцца Навона. Вот все, что я на этот счет скажу.

В последующие дни я почти не видел Зохана. Мой начальник все время или расспрашивал кандидатов на место главного повара, или пропадал в городе, улаживая свои флорентийские дела. А я был занят управлением кухнями – слишком занят, чтобы даже вспоминать о пире Бартоло Барони и, благодарение Богу, о Тессине. Когда Зохан притопал на кухни в четверг, в потертой одежде для верховой езды, я уже почти забыл, что он уезжает или, скорее, что он пока еще с нами. Верный себе, маэстро рычал на нас, угрожал, говорил, что узнает даже в Риме, если мы будем делать дерьмо вместо еды. Потом он обошел кухню, потряс каждую руку, а в одну впихнул флорин. Я был последним из всех и ждал его у дверей.

– Для тебя ничего, Плясунья, – ворчливо сказал Зохан. – Я уже отдал тебе все, что у меня есть. – Он протянул руки и сжал мою голову между жесткими ладонями. – Я вложил это сюда. Не давай вытечь у тебя из ушей.

Потом он потянул мою голову вниз, поцеловал в щеку и ушел. Я вернулся к работе.

В тот день появился новый маэстро, колоссально жирный блондин из Брешии, чье имя я не мог произнести. Он отвел меня в сторонку и наорал на совершенно непостижимом диалекте, однако радовался он или злился, осталось загадкой. Но по крайней мере, я смог обругать Зохана и пожелать ему всяческого зла в пути, отчего моему сердцу после отъезда маэстро немного полегчало.

Реальность ухода Зохана полностью поразила кухни только через пару дней. Я был последним из команды: остался, дабы доказать брешийцу, что я крепче их, крепче его самого, а также поскольку мне нужно было приготовить что-нибудь на завтра, ибо мессер Лоренцо уже это утвердил. Был один старик в еврейском квартале, который продавал маленькие, жаренные на решетке бараньи колбаски, которые я обожал много лет, и теперь я собирался подать их к хозяйскому столу. Старик, державший жаровню в переулке возле Сан-Лео, сколько я себя помнил, приехал из Орана, что на Варварском берегу. Я сдружился с ним, медленно, за годы, и он потеплел из-за моей настойчивости и того факта, что я, христианин, мог смотреть ему в глаза и столь жадно расспрашивать о его еврейской еде. Иногда он приправлял свои сосиски – баранина и рис, смешанные с петрушкой и мятой, зеленью кинзы и сельдерея, тонко порубленным луком и чесноком, и все это набито в бараньи кишки – порошком сушеных розовых бутонов, корицей и перцем, а иногда молотым кориандром и семенами тмина. Я предпочитал вторые, но для хозяина сегодня собирался приготовить те, что с розовыми бутонами, а также оба плеча гигантского барана – его привезли сегодня утром, с рогатой головой и всем прочим, и теперь он наполнял мясную кладовую своим маслянистым шерстяным духом. Потом будет десяток зайцев, перепела и корзина щуки. Небольшой ужин, попозже, для мессера Лоренцо, его жены и синьора Сассетти, главы банка Медичи.

Нельзя так просто убрать бараний душок со своей кожи. Это требует мыла и щетки – и времени. На мне оставалось еще много этого запаха, прилипчивого, будто отсыревшая и подтухшая шерстяная котта, – вместе со всем прочим, что успело пролиться и брызнуть на меня за целый день работы. И совершенно внезапно все это стало уже невозможно выносить: застарелую усталость, странную пустоту, которую Зохан оставил после себя в кухне. Его уход вдруг проявился, словно некий зловещий знак, комета или двухголовый лев. Фортуна обернулась против меня, она взяла мою жизнь в свои руки и выпустила кишки – так охотник потрошит кролика. Я потерял Тессину навсегда. Мой маэстро покинул меня… Хотя я устал как собака и у меня болели ноги, сейчас мне больше всего на свете требовалось вино, много вина.

И я похромал к рыночной площади. Я хотел побыть один, но иногда лучше быть одному в компании. Я выбрал таверну «Фико».

«Фико» был местом, где в то лето собирались все художники – от смешивальщиков красок до получателей крупных заказов. Сегодня таверна была полна, и люди все прибывали. Позже начнутся драки, и женщины в борделях повсюду вокруг будут с нетерпением ждать рассвета. «Фико» и сам служил публичным домом, но требовалось знать Галеотто Браккези, владельца, чтобы попасть наверх. Девочки – и мальчики, насколько я слышал, – были чистыми и изобретательными, но я никогда не пользовался случаем. Все, что происходило в «Фико», разносилось по Флоренции за считаные часы. А кроме того, единственной компанией, которой мне хотелось сегодня, была такая, которая не даст опустеть моей кружке. И я недолго просидел один – мимо с кружкой вина в руке прошел Арриго.