Книга История зеркала - Анна Нимова

Накануне Дандоло выглядел больным. Жаловался на боли в животе и без конца пил воду. Утром он не появился в мастерской, но поначалу на это не обратили внимания, решив: придет позднее. Только ближе к обеду спохватились, что его по-прежнему нет. И вот Пьетро вернулся с такими новостями.

Антонио, позабыв снять испачканный передник, поспешно закутался в плащ, отрывисто переговариваясь по-итальянски, они ушли. Я расслышал только «комната», «несчастный», «священник» и, вроде, «странный». Последнее меня задело. Может, Пьетро ошибся, – с надеждой думал я. Заглянул в комнату, увидел Дандоло лежащим с закрытыми глазами и без движения, ну, и решил, что тот умер… Ну да, такое возможно: с годами он стал хуже видеть, так что вполне допустимо, они сейчас возвратятся и скажут, что ничего такого не случилось. И все вздохнут с облегчением… Но они не вернулись.

День пошел кое-как, работа остановилась. Все были потрясены, даже Ла Мотта затих, хотя оставался старшим. Дандоло, наверное, сравнялось тридцать, немолод, конечно, но ещё два дня назад он был полным жизни мужчиной.

Не сторонился веселой компании, и женщины к нему приходили – я не раз видел. Никогда не жаловался на здоровье – до вчерашнего дня, и что за недуг мог сразить его внезапно… Избавь нас, Господи, молю тебя, чтобы не та болезнь, опустошавшая целые города.

Ко мне подошел Ансельми.

– Ты проведешь эту ночь в мастерской? – как бы между прочим спросил он.

– Пойду в жилище, – ответил я. – Чтобы проститься с Дандоло.

Улица в тот зимний вечер гудела, стонала от непогоды, ветер то и дело бросал горстями снег. Одной рукой я загораживал лицо, другой придерживал полы одежды – кое-как добрался. В жилище, когда вошел, стояла непривычная тишина. Словно я в нём оказался совсем один, хотя остальные вернулись раньше. Видно, в тревоге попрятались каждый в своём углу, строя догадки о случившемся.

Не заходя в нашу с Ансельми комнату, я поднялся выше, прошел вдоль стены и снова спустился в небольшой флигель – там жили несколько работников, включая Дандоло. Возле его двери прислушался. Ни звука, ни шороха. Осторожно толкнул дверь. Передо мной открылась совершенно пустая комната, я удивился: даже постель вынесли, только рядом с окном в углу догорала свеча. Я склонился над ней, шепча: Даруй ему, Господи, вечный покой и милость твою, ибо был он человек нрава открытого, зла не замышлял и не содеял. Почему же ты забрал его, Господи, и так поспешно? – хотелось добавить.

Отношение к самой смерти у меня к тому времени сложилось вполне осознанное, хотя до случая с Пикаром я не задумывался о ней вовсе. Даже когда мимо везли хоронить покойника – а в деревнях похороны – самое обычное дело – по детской наивности я не допускал мысли, что такое может случиться и со мной. Вроде, любой мог оказаться ей подвержен, но не я. И трудно сказать, сколь долго я бы пребывал в непонимании, если бы не гибель Пикара. После неё явность смерти проступила столь отчетливо, что какое-то время при слове этом я болезненно сжимался и долго не мог отделаться от колотья в груди. Потом работа заставила отвлечься, и волнение немного улеглось, но сделаться равнодушным оказалось невозможным. Смерть удручает, и, думаю, не меня одного, силой неотвратимой. Смерть оставляет за собой вопросы, на которые почти не находят вразумительного ответа – одни догадки и предположения.

Почему он скончался, да ещё в то время, когда в нём сильно нуждаются? Почему смерть выбрала именно Дандоло? И что теперь будет с нами? Дандоло, пожалуй, был самым знающим из работников, а в чем-то превосходил даже мастеров, к его советам всегда прислушивались. Если он имел собственные секреты, делил ли их с Антонио и Пьетро? А если унес все тайны с собой, сможет ли мастерская продолжить работу? Вопросы, вопросы…

– Из аббатства приходили монахи, они забрали тело. И вещи тоже забрали, так Антонио распорядился, – раздался голос за спиной.

Марко остановился рядом, нервно скрестил руки на груди.

– Его похоронят завтра. В чужой земле. Ни одна родная душа не будет присутствовать при этом. Не хотел бы я себе такой кончины, – закусив губу, он оглядел опустевшую комнату.

Я выпрямился. Какое теперь этому значение?

– Ему уже всё равно, Марко.

Прошел мимо и был почти на выходе, когда что-то светлое, легкое мелькнуло под ногами. Машинально нагнулся и поднял с пола какой-то сморщенный обрывок. На нём проступали непонятные завитушки, я попытался его развернуть, он негромко хрустнул между пальцев. Чтобы не привлекать внимания, я торопливо сунул обрывок за пояс. Теперь он шуршал при каждом движении, но едва слышно, это не мешало спокойно вернуться к себе.

Усевшись, я принялся старательно его разглаживать, Бог знает, как долго он пролежал на полу в той комнате, по виду – довольно долго: не одна пара башмаков наступила на него. Закончив расправлять, я поднес к самым глазам, словно это могло как-то помочь разобрать мелкие знаки, покрывавшие бумагу.

Если кто из работников стекольного цеха, будь то мастер, или подмастерье, или простой рабочий, отправится в чужие края и там начнет демонстрировать своё искусство, и в ответ на приказание вернуться он откажется повиноваться, в тюрьму будут брошены все его родственники. А в том случае, если он будет упорствовать, несмотря, что родные томятся в узилище, если он и далее пожелает оставаться на чужбине, тогда на одного из Посланцев Светлейшей Республики будет возложена обязанность убить упрямца.

Совет Десяти Светлейшей Республики

Тщетно! Я не знал ни одной буквы в то время, и понять написанное оказалось не в моих силах. Я вертел клочок в руках, гадая, как он мог попасть к Дандоло. Большинство из нас были неграмотны, и редко кто получал известия от родных. Чтобы прочесть полученное, можно было обратиться за помощью к Антонио, иногда Ла Мотта снисходил до просьбы прочитать несколько слов. Но вот не мог я припомнить, чтобы Дандоло приносил письмо.

А может, письмо не принадлежало Дандоло, и выронил его кто-то из приходивших? В комнате за день побывали многие, если из аббатства, может, это какой-нибудь псалом, переписанный усердной рукой монаха, потерянный по небрежности?

Почему я не пошел к кому-то из мастеров? Надписи мне были неведомы, о смысле я не подозревал. Всё-таки что-то удержало меня. Отдать Марко, Ансельми? Мысль сия тоже не вызвала определенного намерения. Хотя, если бы Ансельми появился в тот час, думаю, я бы не скрыл от него. Но его не было, и я продолжал оставаться на месте, рассеянно отложив находку в сторону. И дело не в особой прозорливости, а в глубокой подавленности, даже спуститься вниз за водой представлялось большой работой.

Мне придется рассказать Ноэль о смерти Дандоло, не сомневаюсь, что известие опечалит… Она встречала Дандоло и других итальянцев в Сент-Антуан на литургии. Вроде, таково стечение обстоятельств, но, как уже упоминал, в случайности давно не верю. Осенью я не навещал Ноэль несколько дней кряду, и после мы условились, если такое повторится впредь, в случае надобности она разыщет меня с помощью отца Бернара или итальянцев, бывавших в аббатстве. Я простодушно поведал, что в любой день, если не все, по крайней мере, кто-то из итальянских работников обязательно приходит на раннюю литургию. Минуло от силы две недели, и одним утром заметил в церкви Ноэль: она тихонько стояла поодаль, с любопытством посматривая по сторонам, хотя накануне, когда мы виделись, об этом и речи не заходило. Любопытство! Вечное губительное любопытство! Последствий не избежать, и нередко – весьма плачевных… Сама же потом уверяла, что просто хотела удивить меня. Нечего сказать, ей удалось: от неожиданности я едва глазам поверил.