Книга Совершенство - Кристина Лорен

– … Ты мертва, а я в данный момент типа где-то посредине.

– Ах, это, – произносит она ему в шею. – Пустяки, ни разу не абсурдно.

Его руки находят талию, ребра, грудь. Они просто чешутся от дикого нетерпения ощутить ее всю.

Какая-то его часть понимает, что Люси на ощупь такая, какой и должна быть девушка – мягкие изгибы, и кожа, которая откликается на его прикосновения, и полуслова-полувздохи, слетающие с ее губ – но в целом он думает, что Люси невозможно сравнить ни с какой другой девушкой. Она мягче; и голос у нее самый лучший. Он хватает ее за бедра, сжимает. Помимо воли с его губ срывается стон наслаждения.

Но она вдруг улыбается.

– А ты любишь тискать за бедра.

– Что? – Он поднимает голову, пытаясь прочитать настроение в ее глазах. Они голодного, медово-коричневого цвета.

– На фотке с твоей бывшей девушкой?

– Ты имеешь в виду фото с Тринити с зимнего бала?

Она кивает.

– Ты там ее за бедра держишь. Держишь их так, будто ты их познал.

Он чувствует, как улыбка расползается по лицу:

– Господи, какая же ты девчонка. «Будто я их познал». Да что это вообще значит?

– Будто ты держишься за них далеко не в первый раз.

– Давай не будем сейчас говорить о моей бывшей девушке, пожалуйста.

– Я серьезно. Ты не скучаешь по девушке, которую можно было бы хватать?

– Нет.

Недоверчивый взгляд.

– Мне хочется этого с тобой, это правда. Но секс сам по себе не нужен мне настолько, чтобы отправиться за ним куда-то еще.

Она явно сдерживает улыбку, хотя Колину непонятно, почему.

– Давай, смейся, – бурчит он. – Я с ума схожу по тебе и по твоим бедрам, которые нельзя потискать.

Люси улыбается так, что заряда хватило бы на освещение небольшого городка.

– Ты очень горячая девушка.

Чтобы доказать, что он ошибается, она сгребает пригоршню снега со спинки скамейки и прикладывает к груди. Снег так и лежит там, мерцая и переливаясь в неземном голубом свете. Мало-помалу ее кожа впитывает снег. Он решает, что их тела, должно быть, похожи на воров или на старьевщиков, собирающих все, что плохо лежит, чтобы поддерживать форму. И теперь его девушка состоит из снега и красоты.

– Расскажи мне что-нибудь, – просит она.

Он смотрит в необъятное небо, и тут в его голове возникает картинка.

– У моих родителей была такая огромная двуспальная кровать. В ногах стоял деревянный сундук, который бабушка им прислала из Тьбета или Таиланда, в общем, откуда-то оттуда. Я скакал на кровати и сломал себе ключицу об угол этого сундука.

Люси страдальчески морщится, будто сама сломала ключицу, и ему становится смешно: ну как она может себе что-то сломать?

– И вот мама потащила меня в больницу, и меня засунули в самый неудобный на свете гипс. Мне было почти шесть, и мы прозвали эту штуку Полкой. Это было как раз перед тем, как они погибли.

Все, слова кончились. Не слишком содержательный рассказ и короткий к тому же. Ключицу он потом ломал еще не раз. Он начинает возиться с ее волосами, завязывая узелки на прядках, а потом наблюдая, как они распускаются.

– Ты скучаешь по родителям?

– Иногда. Я не так уж хорошо их помню. Иногда мне хочется помнить их получше, чтобы больше скучать. – Почему-то кажется правильным, что на самые непростые темы они разговаривают здесь, где возможны прикосновения.

– А что ты помнишь?

Он понимает, почему Люси так интересует, что, возможно, часть его жизни настолько же фрагментарна, как все ее воспоминания. У Колина от родителей в голове остались только разрозненные картинки плюс фотографии и рассказы Дот и Джо.

– Я не слишком много помню. В основном – по рассказам. Папа был немного раздолбаем. Уверен, сейчас я бы его дико стеснялся иногда. – Он смеется. – Но с ним было весело, мы вместе возились на полу. Он на плечах меня носил. Рассказывал про животных в зоопарке с кучей подробностей. Такой вот папа. А мама была осторожной. Ну они оба, конечно, осторожничали, особенно после того, как умерла Кэролайн. И, по крайней мере, пока у нее не начались проблемы, мама была спокойным человеком, любила читать и писать, обдумывать все как следует. Всегда боялась, когда я бегал, что я себе что-нибудь расшибу. Дот говорит, поэтому я теперь такой псих. Говорит, я как они, только наизнанку. Вся осторожность у меня внутри. Она говорит, поэтому со мной так легко просто быть рядом, но так сложно узнать меня по-настоящему.

Люси чертит что-то у него на груди. То ли буквы, то ли рисунок. Наконец он понимает, что она рисует сердце. Не сердечко, как на валентинке, а сердце. И тут он понимает, что у него отсутствует пульс, и ощущает странную пустоту внутри, там, где должны быть органы, и вдруг до него доходит, что он бесплотен. Внезапно ему кажется, что грудь у него медленно проваливается внутрь, как пустой бумажный пакет. Он прижимает ее ладони руками.

– А у них хорошие были отношения? – спрашивает она.

– Думаю, да. То есть они умерли, когда мне было шесть, так что… – Он смотрит на невозможносинее озеро вдали. – Кэролайн умерла сразу после того, как мы сюда переехали. Уверен, это их отношений не улучшило.

Он продолжает глядеть вдаль поверх ее плеча невидящими глазами.

– Я тут много думал в последнее время. Мне было мало лет, конечно, но я знаю, что мама иногда пила понемногу, еще до того, как потеряла мою сестру. А потом это стало гораздо хуже. И кто мог ее винить? Если ее девятилетнего ребенка сбил грузовик. Я, в общем-то, уверен, все понимали, от чего у нее начались проблемы с головой. Но что если она вовсе не сошла с ума? Что если она действительно видела Кэролайн? Может ли быть, что она и вправду там была?

– Это возможно, – говорит Люси. – Я-то здесь.

– Я так никогда и не узнаю, верно?

– Не знаю. Но ты их еще увидишь.

Он замолкает; взглядывает вверх, на нее:

– Ты правда так думаешь?

Она с секунду изучает его лицо, потом отвечает:

– Да, правда.

Он целует ее за это. За ее абсолютную убежденность в том, что когда-нибудь он найдет свою семью. За то, что она знала – это именно то, что ему необходимо было услышать, даже если он в этом не уверен.

Она осыпает его легкими, сладкими поцелуями, тихо целует в нижнюю губу, будто пробует на вкус леденец, и, наконец, вот те глубокие, ненасытные поцелуи, которых он жаждет.

– Я рада, что ты здесь, – говорит она. Она рада, что он здесь. Не тому, что она сама вернулась в его мир плоти и крови. И он понимает, что чувствует то же самое.

Каждое слово звучит гораздо интимнее, когда чувствуешь под пальцами плоть. Колин никогда не ощущал подобной близости к кому-либо, даже на той стадии отношений, когда парень обычно представляет собой одну ходячую эрекцию. Сейчас, когда он ее целует, его ощущения почти чересчур остры, и все, что ему хочется – проникнуть как можно глубже ей под кожу губами и пальцами, каждой неистово-голодной частью себя.