Книга Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья! - Дэн Хэррис

Я читал немного об этом уже после ретрита. Согласно школе буддизма, к которой относится Джозеф (таких школ оказалось много), есть 4 ступени просветления. Правила чем-то напоминают настольную игру «Драконы и подземелья». Достигший первого уровня называется «вошедший в поток», затем следуют ступени «однажды возвращающегося» и «невозвращающегося», а потом полное просветление, известное как «архат». Каждая ступень делится на 16 подуровней.

– Значит, Вы достигли некоторые из ранних стадий?

– Да, и еще есть, куда идти.

– Как это отражается на Вашей жизни? Если Вы начинаете лысеть, или кто-то из Ваших близких умирает, или Ваша бейсбольная команда уже не так хороша, Вы не страдаете?

– Я бы сказал, что страдания в таких ситуациях стало гораздо меньше. Не то чтобы у меня появились какие-то другие чувства, но я не отождествляюсь с тем, что испытываю – и не делаю из них трагедии. Я просто позволяю чувствам легко пройти мимо.

– Вы не боитесь смерти?

– Никто не знает, пока сам не попадает туда, но сейчас мне не страшно.

Как прикажете это понимать? Я сидел перед решительно умным и самокритичным человеком, который так же, как Марк Эпштейн, мог быть одним из моих еврейских дядюшек. В нем не было никаких признаков безумия. И вот он говорил, что не просто верил в просветление – фантастическую трансформацию, лишающую разум вещей, которые делают нас людьми – но и частично обрел его. Это какая-то уловка?

Я скорее был готов поверить, что мои кошки могут управлять погодой, чем в просветление. Но все в Джозефе говорило, что он необыкновенно счастливый человек. И это очень усложняло ситуацию.

Я не знаю, почему, но это просветление встало мне поперек всего. Может быть, из-за него мое решение о 10 % стало казаться мне недостаточным. А может, я не мог примирить свое восхищение Джозефом с его странными заявлениями? Если он говорил о просветлении как о чем-то реальном, можно ли было принимать всерьез остальные его слова?

* * *

К счастью, вернувшись в свой кабинет, я сумел применить то, чему я научился на ретрите, и отодвинуть подальше этот теоретический вопрос «10 % против 100 %». На самом деле, осознанность начала приносить огромные плоды.

После первоначального возмущения от заявления Джима Мерфи, что я никогда не буду серьезным ведущим («Да как он смеет!»), я решил подойти к проблеме по-буддистски – погрузиться в нее, принять всерьез его мнение, не важно, насколько неудобным для меня оно было, и ответить, а не реагировать. Я заставил себя подумать о неприятном варианте: возможно, я был не так убедителен, как мне хотелось думать? Может быть, я был ши-тцу, воображающим себя питбулем? Котенком, который смотрит в зеркало и видит льва?

Я не хотел полностью признаваться – ни себе, ни кому-то еще – что пессимистический прогноз Мерфи был верным. Карьеры на телевидении слишком часто подвергались влиянию удачи, времени или прихоти со стороны дирекции. Однако новый осознанный я вместо того, чтоб впасть в ярость и все отрицать, сумел понять, что Мерфи действительно хотел помочь. И потом, он, разумеется, пытался поставить меня на место, чтобы я подписал это чертов контракт.

Как раз это ему удалось. Его непрошеное мнение о моих карьерных перспективах вместе с тем, что мои начальники не соглашались на условие замены ведущего по будням, в конце концов, заставило меня поднять белый флаг и покончить с этим.

Капитулируя, я сказал себе, что, по крайней мере, теперь сяду на трон выходных выпусков «Доброе утро, Америка». Эта работа, как я себя убедил, должна была пустить мою карьеру в новое, чудесное русло и открыть мне новые перспективы. Освободившись от строгого формализма вечерних новостей, я думал как минимум показать телезрителям весь диапазон своих возможностей. Как оказалось, вести утреннюю передачу не так легко, как кажется.

Пять лет в воскресных «Мировых новостях» я вел передачу самостоятельно. 97 % того, что я произносил, было написано мной заранее и загружено в телесуфлер. Когда корреспонденты выходили в прямой эфир, я заранее знал, что они будут говорить. Даже вопросы, которые я им задавал, были запланированными. Другими словами, я контролировал все, и сюрпризов было немного. Теперь же я становился частью команды из четырех человек, включая женщину-соведущую, диктора новостей и ведущего погоды. Каждый из них в любой момент мог сказать все что угодно. Потеря контроля вызвала неожиданные и неприятные трудности.

Программу «Доброе утро, Америка» составили таким образом, чтобы была возможность импровизировать, с самой первой минуты. Это было существенно. Зрителям нравлось смотреть, как ведущие спонтанно разговаривают между собой. Сначала шла заставка – заранее подготовленная часть из анимации и фрагментов важных репортажей. А потом мы приветствовали аудиторию и делали обзор некоторых сюжетов – эту часть мы называли «Здрасьте». Наши слова были написаны на телесуфлере, но они были только ориентиром, мы должны были разговаривать непринужденно. Однако когда разговор перетекал во что-то, к чему я не был готов, я чувствовал физическое напряжение, перелистывал бумаги или издавал глупый и натянутый смешок в духе Эда МакМахона.

И так было на протяжении всей передачи. Я чувствовал необъяснимую потребность заполнить каждую паузу, получить контроль над ситуацией, и это убивало легкость. Я продолжал казнить себя за неспособность расслабиться. За кадром, на вечеринках или где угодно еще я часто мог быть забавным. Мало что из этого попадало на экран – отчасти потому что мое чувство юмора основывалось на неприличных шутках. Но дело было не только в этом. Перед камерой я просто не мог поймать волну, и в итоге постоянно начинал нервно ерзать на стуле.

Меня мучили и другие вещи. Как нужно сидеть на диване, где мы разговаривали на более простые темы ближе к концу программы, не сутулясь и не расставляя ноги так широко? Как мягко подвести всех к концу разговора, когда продюсеры кричат в наушник, что не остается времени на рекламу? Как понять, к какой камере повернуться, когда их четыре? И как выглядеть при этом веселым?

Я даже не говорю о раннем подъеме. Просыпаться в 4 утра определенно не было моей сильной стороной. Я старался прилежно идти в постель в 8 вечера по пятницам и субботам, но все равно зачастую выглядел отекшим и измученным. Иногда я чувствовал, что лицо тряпкой свисает с черепа. Это было синдромом «усталого лица», но не из-за нервов, а из-за того, что я на самом деле устал.

Кроме того, с материалами для передачи тоже было не так просто справляться. Я был уже не новичком на телевидении и знал, что здесь придется делать менее серьезные вещи, чем в вечернем эфире. Я считал себя всеядным и способным соединять пустые калории криминальных новостей и поп-культуры с «питательными» новостями. И все же я иногда выходил за пределы зоны комфорта – был судьей в конкурсе среди самых маленьких чихуахуа, сражался с другими ведущими в конкурсе на самый лучший пряничный домик и – смертельный удар – танцевал в прямом эфире с коробкой на голове, одетый как робот из хип-хоп команды LMFAO.