Книга Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца

Гордыня всегда возбуждает смех, так как она соединяет силу натяжки с величием пожеланий, приравнивая в отвратительном карикатурном виде правду ко лжи, великое к малому. Гордыня производит на зрителей впечатление ходящего на ходулях карлика или театрального тирана, который стоит на том, чтобы его и вне сцены называли «величеством». Ежели бы подобное карикатурное самовозвеличивание было шуткой, то над ним можно было бы только посмеяться; но ведь и наше самолюбие существует и обижается узурпированным превосходством, и возмущается против него, и чувствует незаслуженное страдание.

Выдающиеся умы умудряются иной раз улыбаться только чужой гордыне, но это бывает потому, что они не допускают образ гордеца далее умственной области своей. Прими они его к сердцу, они все же почувствовали бы легкий укол, хотя бы не более булавочного.

«Радости гордыни не могут быть ощущаемы умом, не отягченным гнетом семидесяти четырех лета», – как выразилась одна итальянская знаменитость, так как радости эти достигаются только посредством фальсификации и как бы не относятся к интеллекту. У гордеца всегда представлена к глазам трубка с увеличительными стеклами; когда он сравнивает себя с другими, разглядывая себя, он видит образ свой увеличенным в миллион раз. Глядя же на прочих людей, он держит трубку навыворот, прикладывая сторону объекта к собственным глазам, и потому люди кажутся ему крайне малыми в сравнении с дорогим ему собственным образом. Этот блаженный человек никогда не признает собственной ошибки, и никто не в состоянии убедить его, что он глядит на все с обратной стороны. Он защищает заблуждение свое со всем упорством невежества, потому что ему отвратительна мысль увидать себя малым, а других – в увеличенном виде; и он продолжает наслаждаться блестящей оптической игрой, так несказанно его забавляющей.

Глава X. Патология жажды одобрения. Наслаждения тщеславия

Не усложненная иными свойствами, гордыня охотно остается замкнутой в самой себе, но, разрастаясь, она невольно показывается из-за прорех лопнувшей на ней одежды и выливается наружу. Когда же она возвращается обратно в свои картонные чертоги, в еще более смешном и безобразном виде, тогда люди прозывают ее тщеславием, которое стоит к гордыне в том же отношении, в каком жажда человеческого одобрения находится к самолюбию. Тщеславие, выставляя себя перед людьми, естественно придает себе цену, требуя похвал, а иногда и венков.

Гордыня – свойство весьма простое по своей сути; тщеславие же, напротив того, будучи усложнено всеми элементами общественности, представляет целый арсенал всевозможных орудий и более или менее смешных форм. Бесчисленных типов тщеславия и употребляемых им орудий имеется немало в сокровищах литературы, где они скучены как бы в громадном музее. Обязанный описать в немногих строках все проявления этой страсти, я принужден, ради стройности и краткости, поделить их на три категории: на тщеславие физическое, нравственное и интеллектуальное.

Первым видом тщеславия оказывается пристрастие к тому физическому образу нашему, отражением которого мы можем любоваться в сознании других людей, т. е. потребность возбуждать удивление к физической красоте своей. Эта страсть мелочна, но весьма требовательна и своенравна; она составляет испокон веков исключительную принадлежность прекрасного пола, сделавшего из нее свой кумир. Следовало бы стать женщиной хотя бы на несколько минут, чтобы вполне разоблачить непроницаемые тайны этой страсти. Надеемся, окажется где-нибудь смелая личность из женской среды, готовая поведать нам о нравственных наслаждениях, доставляемых женщинам умением принарядить себя и искусством ловко и изящно натянуть при людях благовонную перчатку, приберегая, на крайний случай, выразительный страстный взор. Ежели прекрасный пол задумает казнить ее за профанацию собственного святилища, тогда мы, мужчины, радостно откроем ей гостеприимное убежище в сфере нашего умственного кружка.

Физическое тщеславие бывает причиной большинства их мелких грешков, в которые мы бессознательно впадаем ежедневно. Услыхав похвалы глазам, волосам и даже одеянию нашему, мы всегда ощущаем некоторое удовольствие, хотя и сами смеемся подчас тем похвалам и той стойкости, с которой охотно мирится наше самолюбие. Это удовольствие естественно и невинно, особенно когда похвала эта исходит из уст другого пола. По естественным законам самец и самка любят нравиться друг другу внешним видом своим и превосходить друг друга прелестью своих форм.

Но виновность возрастает, когда употребляются некоторые ухищрения для прикрасы особы и для доставления себе тех похвал, которые так дороги нашему сердцу. Природа влияет на подобные наслаждения гораздо сильнее, чем на воспитание, и утехи тщеславия начинают нас забавлять с самого раннего детства. Еще в детстве можно заметить разницу в детях обоего пола в отношении тщеславных помыслов. Мальчик кричит, играет и буянит, вовсе не думая о том, обращают ли на него внимание окружающие, но девочка, одевая в присутствии людей свою куклу, искоса поглядывает по сторонам, подмечая выражение глаз присутствующих и стараясь придать каждому движению своему ловкий и красивый вид. Этот простой, бросающийся в глаза, факт разоблачает заветную тайну обоих существ, определяя нравственную формулу людей разных полов.

Этот обыденный порок людей не приносит сильных наслаждений; тщеславие начинает радовать людей своими не безвинными, но интенсивными утехами, только став полной, обуревающей всего человека, страстью. Женщина, тщеславная по преимуществу, изучает старательно себя, все движения свои и каждую черту лица, стараясь извлечь наибольший процент из капиталов, данных ей природой, и скрыть, по возможности, недостатки своей особы. Рассеянная по природе своей, она умеет придать себе самую острую и неустанную наблюдательность; нетерпеливая и словоохотливая по привычке, она жертвует целые часы ради туалета и просиживает целые дни перед зеркалом, изучая искусство мимики и изящное движение губ. Она бывает вполне вознаграждена за эти жертвы и лишения в ту минуту, когда, вступив в ярко освещенную гостиную, она видит устремленные на нее взоры и слышит похвалу и удивления присутствующих. Тогда она краснеет, робко опуская глаза, кровь приливается к ее щекам не от возбужденного в ней чувства стыдливости или скромности, но от усилия скрыть в себе радость, переполнившую в эту минуту все ее существо. Она не забудется ни на одно мгновение, и, подходя нерешительными шагами к стульям, предлагаемым ей поклонниками, она не перестает обращать усиленное внимание на каждое движение свое, на каждый изгиб стана. Оглядываясь робко вокруг себя, она не забывает ничего из искусств, изученных ей перед зеркалом, от робко опущенных ресниц до взора, исполненного мгновенной страсти. В великодушии своем она не оставит без внимания ни одного из окружающих ее обожателей – ни юношу, как бы он ни был безобразен, ни старика, несмотря на дряхлый его вид. Ежели, по невольному увлечению, ей случится остановить на ком-либо взор свой дольше того, чем дозволяет никогда не дремлющий в ней рассудок, то она немедленно исправляет сердечную ошибку, перенося безразличный взор свой с одного на другого из ожидающих от нее приязни и добродушного внимания. Там же, где она намерена поразить более глубокими ранами, она представляется равнодушной и даже надменной, и поочередно, то играя взорами, полными томления и сдержанных вздохов, то взглядами бурной страсти, она забавляется то радостью, то ужасом жертвы, повинующейся ее малейшему знаку.