Книга 100 дней счастья - Фаусто Брицци
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда она говорит «твой сын», это означает, что она вне себя.
Я объясняю, что его сложно получить без специальной аппаратуры и пытаюсь выдать поступок Лоренцо за невинную детскую шалость, к счастью, оставшуюся без последствий. В результате достается мне. Меня обвиняют в том, что я подаю сыну плохой пример, что я безответственный отец, что я препятствую правильному воспитанию детей и настраиваю их против матери. В порыве эмоций человеку свойственно говорить то, чего на самом деле нет. Надеюсь, что это так. На этот раз я сам изображаю кошку и добиваюсь желаемого результата: Паола ослабляет напор. Через несколько минут мы с улыбкой подводим итоги дня. Дня, когда наш сын пытался сделать нитроглицерин.
А вот этого вы еще не знаете. Обычно я об этом не упоминаю. Мы с Лоренцо очень похожи. Я и сам был ужасным сорванцом. С самых первых лет школы моя учительница (некая Миранда де Паскуалис, очень своеобразная личность: она могла три дня сряду проходить с нами таблицу умножения и совершенно не помнила, что мы уже проходили ее вчера) вызывала дедушку и бабушку в школу и жаловалась на мое поведение. Но, клянусь вам, я был не так уж и виноват. У меня был товарищ, который толкал меня на скользкую дорожку: фитиль, который тянулся к моему нутру и превращал меня в бомбу. Звали его Аттилио Бранкато, по прозвищу Бранка. С начальной школы и вплоть до лицея он учился в параллельном классе. Это была настоящая напасть. В школах Рима о нем слагали легенды. Хулиган, каких мало, способный взломать любой автомат с шоколадками, подделать любую подпись в журнале и проткнуть колеса в машине любого учителя. Само собой, он был моим кумиром.
Разбить стекло футбольным мячом?
Бранкато!
Закрыть в туалете училку математики?
Бранкато!
Украсть велосипед во дворе?
Бранкато!
Бранкато, Бранкато, вечно он во всем виноват!
Каждый раз, когда происходило черт знает что, во всем был виноват Бранкато. И мне, как его почитателю, тоже доставалось.
Часто меня обвиняли в пособничестве, но я спокойно говорил дедушке, что коварный Бранкато взял меня на заметку и регулярно подставлял.
Дедушка его ненавидел. Однажды он даже решил перевести меня в другую школу, чтобы я был подальше от Бранкато.
К счастью, после того, как мы окончили лицей, Бранкато исчез. Никто ничего о нем не знал. Я стал свободен.
Много лет спустя, когда дедушка умирал, я уже не мог держать в тайне свой самый страшный секрет.
Дедушка в пижаме лежал на диване. Казалось, он где-то далеко, но я знал, что он меня слышит. Я подошел к дивану и прошептал без всякого предупреждения.
– Деда, Бранкато никогда не было.
Дед молчал.
– Я его выдумал. Он стал для меня козлом отпущения. Это было алиби на все случаи жизни. На самом деле он никогда не существовал.
Дед молчал.
– Прости, что я не сказал раньше. Я и есть Бранкато.
Подумать только, сколько наказаний, сколько порок я избежал, благодаря Бранкато. Потом я обернулся к дедушке и увидел, что он открыл глаза и смотрит в потолок.
И вдруг он улыбнулся. Засмеялся! Захохотал! Довольно странное поведение для умирающего.
Он повернул голову ко мне. Его глаза блестели, и он сказал:
– Лучио, я всегда это знал.
Я тоже улыбнулся.
– Когда твои дети тебя недооценивают, а ведь ты мне как сын, это хорошо. Это делает их счастливее, – добавил он.
И сжал мою руку. Крепко. Я почувствовал, как силы покидают его. Напор его жизненной энергии ослабел, точно садовый шланг, когда перекрывают воду.
То были его последние слова.
Я снова обещаю себе не думать о смерти.
Ничего не выходит.
Худшее, что может произойти, – это когда ты выходишь купить газету и падаешь в обморок, а в кармане у тебя десять евро и ни одного документа. Уже несколько месяцев все было нормально, с того самого дня в бассейне я больше не падал в обморок. Позже мне рассказали, что произошло. Прохожий увидел, как я, точно мешок с картошкой, рухнул на тротуар. Я ударился головой и рукой, разбив бровь и локоть. «Скорая» отвезла меня в больницу, где я и очнулся примерно через час, когда родные уже забеспокоились. После того как я не вернулся домой через два часа, Паола обзвонила все больницы и отыскала меня. Доктор объяснил моей жене (она рассказала мне все, когда ей разрешили пройти в палату), что мне сделали томографию и что удар головой оказался несильным, сотрясения нет. Потом доктор тихонько сообщил, что у него есть плохие новости. Прилежный врач проверил не только голову, но и грудную клетку.
– Мне кажется, что у вашего мужа развитые метастазы в легких. Это лишь мое предположение, я ведь не онколог. Но я посчитал своим долгом вам сообщить.
Небрежный ответ Паолы шокирует доброго доктора.
– Спасибо, вы правильно поступили. Локоть в порядке, трещин нет?
– Нет.
Когда Паола изображает этот диалог, копируя высокий голос врача, я начинаю хохотать и тут же чувствую сильнейшую боль в печени. Болезнь идет своим чередом, становится тяжеловато. Уже и посмеяться нельзя.
Как утверждал французский писатель Николя де Шамфор: «Самый бездарно потерянный – тот день, который прошел без смеха».
Как точно сказано.
На ночь меня оставляют в больнице для наблюдения. Впервые мне приходится спать в больнице. Паола сидит в палате до тех пор, пока ее довольно грубо не выставляет за дверь усатая медсестра. Я остаюсь в компании других пациентов: старика с подвешенной ногой (каждые десять секунд он тяжело и громко вздыхает), мальчишки, который ударился головой, прыгая с забора, и молодого парня, который попал в аварию и получил несколько переломов. Отличная компания. По сравнению с ними я чувствую себя почти здоровым. Завтра я выйду отсюда на своих двоих и смогу отправиться на пробежку. Вздохи старика с подвешенной ногой мешают расслабиться, и я засыпаю нескоро. Мне так хочется вернуться назад, в тот день, когда я поцеловал синьору Морони. Сегодня я знаю, что этого бы не повторилось.
Много ли дней своей жизни вы помните? Дней, о которых бы вы могли рассказать через много, много лет? Особенных дней? Или обычных дней, за которые ничего примечательного не произошло, которые пролетают без счета?
Вторых куда больше, чем первых. Я ловлю себя на том, что помню не больше ста дней, заслуживающих упоминания, при этом еще 14 000 прошли незаметно. Из больницы я выхожу, задумавшись. Мне хочется, чтобы сегодняшний дней стал запоминающимся и смог встать вровень с тремя, о которых я поведал в начале. Я никогда не смог бы себе простить, если бы я умер за сорок дней до положенного срока, разбив голову о тротуар. Это стало своего рода звоночком: «Эй, Лучио! Ты думаешь, ты – властитель своей судьбы? Думаешь, у тебя впереди еще сорок дней жизни? Не факт, не факт…»
