Книга Живой Сталин. Откровения главного телохранителя Вождя - Владимир Логинов

Ворошилов. Есть. У нас известная градация по росту. Командир Ефимов, он командир корпуса, он будет искать среди командиров дивизии, но так как командиров дивизии мало и он не может оттуда наметить, он будет искать из командиров батальонов.

Сталин. Не будет боязни, что отменят тех, которые намечены?

Голос. Эта боязнь есть.

Сталин. Поэтому надо искать и выращивать, если будут хорошие люди.

Ворошилов. Значит, в 8 часов у меня в зале заседание…

Сталин. Нескромный вопрос. Я думаю, что среди наших людей как по линии командной, так и по линии политической есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику, чтобы, если такие люди придут и сами расскажут обо всем — простить их. Есть такие люди?

Голоса. Безусловно. Правильно.

Щаденко. Как прежде бандитам обещали прощение, если он сдаст оружие и придет с повинной.

Сталин. У этих и оружия нет, может быть, они только знают о врагах, но не сообщают.

Ворошилов. Положение их, между прочим, неприглядное; когда вы будете рассказывать и разъяснять, то надо рассказать, что теперь не один, так другой, не другой, так третий — все равно расскажут, пусть лучше сами придут.

Сталин. Простить надо, даем слово простить, честное слово даем».

5. Александр Росляков.

Раскрытый заговор

Поэт Сергей Алиханов недавно выпустил довольно неожиданную книгу. Толстый фолиант, без малого 700 страниц, запрятан под скупым названием «Судебный отчет». И заключает в себе стенограмму судебного процесса 1938 года по бухаринско-троцкистскому блоку.

История этого издания слегка напоминает детектив. Бухаринский процесс формально был открытым, на нем присутствовали зарубежные и наши пишущие, и частично его материалы печатались в советских газетах той поры. Но дело до того объемное, сложное (обвиняемых по нему— 21 человек), что доныне для широкой публики оно — белое пятно. Хотя и получила наибольшее хождение гипотеза, что процесс был сфабрикован, а известная комиссия Яковлева всех осужденных по нему, за исключением Ягоды, реабилитировала. Но на основании каких материалов — этого опять же не узнал никто.

В тридцать восьмом же, после завершения суда приговором 18 центральных «сопроцессников» к расстрелу, его стенограмма была размножена и разослана спецпочтой по управлениям НКВД страны для ознакомления. Однако вскорости наши секретоманы дали циркуляр: вернуть все номерные экземпляры в центр, а в отдаленных точках на месте уничтожить.

Но нашелся храбрец, который сунул в печку посторонние бумаги, а отчет надежно спрятал, отчитавшись об его уничтожении. Прошли десятилетия, и уже на старости, перед смертью, когда эпоха сталинизма давно минула, он поведал о своем поступке внуку. Объяснил же его так: предвидя, что со временем наша на удивление закрытая история все оболжет, он хотел сберечь подлинную правду для потомков и завещал: если когда-нибудь возникнет шанс, опубликовать этот предельно откровенный документ эпохи.

Внук, выбившийся уже в наше время в обеспеченные люди, имел какие-то резоны, которые, как и свое имя, и деда, предпочитает не открывать, чтобы держать документ в секрете до последних пор. И, доверяя Алиханову его издание, расходы по которому взял на себя, просил до выхода в свет тиража о нем помалкивать. В результате всех этих предосторожностей, о справедливости которых не могу судить, книга и вышла под таким не говорящим лишнего названием — чтобы заранее не засветиться где не надо.

Теперь о ней самой. Уже ее объемистость и стенографическая точность, сохранившая даже манеры речи всех участников процесса, дают читателю возможность почувствовать его подлинную атмосферу. И, сличая массы показаний, аргументов, попытаться, заняв место беспристрастного судьи, решить, что правда, а что — нет.

Председательствующий на процессе— председатель Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР армвоенюрист Ульрих. Гособвинитель— прокурор Союза ССР Вышинский. Среди подсудимых высшие государственные и партийные деятели: Бухарин, Рыков, Ягода, Крестинский, Икрамов и другие. Обвиняются они в том, что «составили заговорщическую группу под названием «правотроцкистский блок», поставившую своей целью шпионаж в пользу иностранных государств, вредительство, диверсии, террор, подрыв военной мощи СССР, расчленение СССР и отрыв от него Украины, Белоруссии, Среднеазиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана… свержение в СССР существующего общественного и государственного строя…». То есть чуть не буквально в том, что реально совершилось через 55 лет после их расстрела. И этот факт, конечно, вызывает к книге самый живой интерес.

Вдобавок врачам Левину, Казакову и другим, повязанным с блоком через Ягоду, вменяют умышленное доведение до смерти своих пациентов: Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына Максима Пешкова. Кроме того, главе ОГПУ— НКВД Ягоде — попытку отравления парами ртути своего преемника Ежова и организацию убийства Кирова.

Хотя процесс возглавляет Ульрих, присутствуют и двое защитников врачей (все остальные от защиты отказались), — по существу, все судебное следствие ведет — и очень основательно — один Вышинский. Человек колоссального напора, зверской памяти, не упускающей ни мелочи из тьмы подробностей по каждому из обвиняемых, незаурядный полемист. Последнее лучше всего видно из его постоянных стычек с его главным и, пожалуй, единственным пытающимся оказать отпор противником — Бухариным.

«Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре.

Бухарин: В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным…

Вышинский: Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет прежде всего для гегелевской философии» (стр. 364).

«Бухарин: Он сказал «должны», но смысл этих слов не «зольден», а «мюссен».

Вышинский: Вы вашу философию оставьте. Должен по-русски — это значит должен.

Бухарин: «Должен» имеет в русском языке два значения.

Вышинский: А мы здесь хотим иметь одно значение.

Бухарин: Вам угодно так, а я с этим имею право не согласиться…

Вышинский: Вы уже привыкли с немцами вести переговоры на их языке, а мы здесь говорим на русском языке…» (стр. 375–376).

И Вышинский с его «пролетарской прямотой», хотя отнюдь не простой, в этих дуэлях, иногда на целые страницы, то и дело берет верх, не позволяя противнику перевести игру в поле его надменной и излюбленной софистики. О которой метко выразилась бывшая соратница Бухарина Яковлева, свидетельница по плану ареста Ленина в 1918 году: «Он говорил об этом вскользь, обволакивая это дело рядом путаных и ненужных теоретических рассуждений, как это вообще любит делать Бухарин; он, как в кокон, заворачивал эту мысль в сумму пространных рассуждений» (стр. 385).

Конечно, за спиной Вышинского — вся мощь карательной машины. Но с ней Бухарин и не вступает в поединок, прекрасно отдавая себе отчет, что «я, может быть, не буду жив и даже почти в этом уверен» (стр. 408). Вся его линия на суде, местами восходя до настоящей драматической патетики, имеет одну удивительную цель: морально и логически самооправдаться за признаваемые им за собой «такие вещи», за которые «можно расстрелять десять раз» (стр. 665). Вот эта двойственность позиции — да, грешен страшно, но позвольте показать всю высь бросивших в преступный омут заблуждений — и не дает ему победы над уничтожительной трактовкой его личности Вышинским: