Книга В Замок - Марианна Грубер

— Верно, — согласился К. — Головные боли не пройдут, и мое слабое здоровье останется таким же слабым и будет напоминать о себе, и отчаяние тоже никуда не денется.

— Вот видишь!

— Но... как знать? В мире нет смысла, это и дает нам надежду. Нас учили, что дело обстоит по-иному, но это неверно. Именно вера в то, что наше бытие имеет высшее оправдание, превращает все в абсурд и убивает надежду. Смысл, лежащий в основе нашего существования, не может сводиться к пользе и предназначению, он шире. По-моему, этот смысл так же свободен от них, как свободна, по общему мнению, любовь. Ведь пользу легко найти, если считать, что вещи недолговечны, а цели легкодостижимы, стоит лишь приложить достаточную пробивную силу и не задумываться о средствах. Смысл всеобъемлющ и тем самым неизъясним.

— Смысл и есть наше оправдание, — очень серьезно сказала Фрида.

— Разве? Если бы смысл служил оправданием нашего бытия, мы бы знали, в чем смысл. Наверное, мы понимали бы его не разумом, а ощущали бы кожей, волосами, всем телом, и все было бы хорошо. А мы ощущаем другое — близость смерти. Ощущаем, едва родившись на свет. Если бы смысл, служащий оправданием нашего бытия, существовал, нам пришлось бы со своей стороны оправдывать его. А этого мы не можем. И это превращает смысл в абсурд.

— Смысл ведет нас, — сказала Фрида. — Может быть, это не всегда очевидно, может быть, мы вообще не замечаем этого, но он нас ведет.

К. потянулся.

— Как удобно! Мы следуем некоему тщательно составленному плану, мы знаем, что надлежит делать, нам не надо принимать никаких решений и нести вину, поскольку мы выполняем некий заранее предусмотренный план. Но в этом случае мы не можем быть оправданием того смысла, о котором ты говоришь. Мы действовали бы автоматически, бездумно, ведь от нас не требуется решений или размышлений. И опять-таки все превращается в абсурд, потому что высший смысл утрачен.

Взгляд Фриды беспомощно скользил по стенам комнаты.

— Твоя вера означает, что мы прокляты. Потому что как ни крути, концов не найдешь.

— Наоборот, — возразил К. — Единственное, в чем мы можем быть уверены, это конец. Кроме того, это вовсе не моя вера. Я говорю о том выводе, к которому меня приводят размышления, нравится мне это или нет. Мы можем быть уверены в одном — каждого ждет конец. Еще, пожалуй, в том, что будем страдать. Страдать от того, о чем я говорил и что ты хочешь взять на себя. Я не знаю, почему мы должны страдать, не знаю, почему познание истины не приносит счастья, почему красота вызывает у нас грусть. Знаю только, что красота и истина не имеют шансов...

Фрида рассердилась:

— Опять крайности! Хватит! Так может говорить только человек, который ни в грош не ставит порядок, а если он вдруг сталкивается с порядком, то порядок для него тут же обращается в беспорядок. Добро становится злом, подлость делается целью. Вот ты какой!

— Ты думаешь, я такой?

— А разве тогда у ручья ты не заявил, будто бы можно подслушивать, что происходит в природе? А для чего? Чтобы перевернуть с ног на голову всякий порядок!

— Чтобы улавливать малейший знак природы, — сказал К. — Колосья в поле, круги на воде, — все они похожи друг на друга. И все-таки никогда не бывают одинаковыми. Очень похожие, почти неразличимо похожие, и все-таки разные.

— Да это любой крестьянин знает, — перебила Фрида. — Иначе как бы они возделывали поля? Иначе остались бы без хлеба.

— Но бывает же, что вдруг случается что-то неожиданное. Молния ударяет в землю, наводнение сносит мост, все лето стоит страшная засуха, не выпадает дождей, и хлеба горят, а на другой год погода летом как по заказу: дождь и вёдро чередуются самым благоприятным образом, и осенью закрома ломятся от зерна.

— Ну да, — согласилась Фрида. — Конечно.

— Вот-вот. А мы толкуем о судьбе или о стихийном бедствии, иногда — об удаче, потому что не знаем, как назвать все эти причины, цели, всевозможные «отчего» и «почему». Во всяком случае, все случается лишь потому, что оно возможно наперекор непоколебимым законам и даже не опровергая их. Взгляни на вселенную, на весь видимый мир...

— Нет, — снова перебила его Фрида. — Не нужна мне вселенная. Я вижу Деревню и Замок. А если закрою глаза, опять вижу Деревню и Замок. Мне этого достаточно. Не понимаю, куда ты клонишь.

— И я не понимаю. — К. улыбнулся. — Я не всерьез говорил.

— Пей-ка лучше, — сказала Фрида почти весело. Она поднесла ложку ко рту К. Он увидел, что ее рука дрожит от усталости, и понял, каких усилий стоит ей разыгрывать веселое спокойствие. Он отстранился.

— Хватит. Все равно я скоро умру. — Но и эти слова он произнес, не придавая им серьезного значения. Тепло, мягкая постель и заботливость Фриды были приятны, вот так бы прожить дни, недели, даже годы, не зная никаких других желаний, подумал К. Закрыв глаза, он удобно откинулся на подушку, и в течение нескольких мгновений все было хорошо.

— Ты скоро умрешь? Ну, тогда, и правда, тебе хватит. Или как раз наоборот, — вечно будет мало, — Фрида поставила чашку на столик и посмотрела на К., качая головой. — Почему ты это сказал?

— Что?

— Что скоро умрешь.

— Наверное, потому что это правда.

Она вздохнула:

— Ну и что тогда тебе нужно в Замке? Хочешь остаться верным самому себе, раз уж ты вступил на эту дорогу, — так, кажется, ты сказал?

К. потянулся.

— Перед лицом судьбы нет верности самому себе. Есть только упорство и борьба с подозрениями, которыми тебя мучают.

— Господи боже мой. Ты, ты сам себя мучаешь. И никто не может это прекратить. — Она встала.

— Останься! — К. протянул Фриде руку. — Кровать твоя, а ты устала ничуть не меньше меня. Отдохнем, может быть, мы сможем даже поспать.

Фрида неопределенно махнула рукой:

— Это неприлично.

— Но ты же тогда, на постоялом дворе...

— Тогда все было по-другому. Заходить в твою комнату и заботиться о тебе было одной из моих служебных обязанностей. А в этой комнате я бываю, когда не занята по службе.

— Ложись, — упрямо повторил К.

— Но я теперь принадлежу другому, не тебе. — От глубокой печали голос Фриды звучал глухо.

— Ты всегда принадлежала кому-то другому, — мрачно возразил К., — и никогда — мне. Другой думал, что ты принадлежишь ему, и благодаря тебе он принадлежит Замку или хотя бы Деревне. Но все было наоборот...

— Наконец-то ты понял, что ты только...

К. не дал ей продолжить:

— Нет, нет! Я ничего не понял, я просто констатирую факты. Сначала Деревня, потому что остаться можно лишь там, где ты не раздражаешь людей, потом Замок, потому что нельзя остаться там, где это не разрешено законом, потом ты, потому что ни от кого нельзя ожидать на основании какого-то любовного лепета, который впоследствии оказывается не внушающим доверия, нельзя ожидать, что человек порвет со своим привычным окружением. Но поскольку Деревня принадлежит Замку, никто не может принадлежать Деревне, не принадлежа одновременно Замку... Круг замыкается, и оказавшийся вне круга становится посторонним.