Книга Калямбра - Александр Покровский

Да, помню я этот выход. Это наша была «Азуха». Я там от качки сутки блевал.

Помните нашу «К-3»? Ох, сколько она крови химикам выпила. У нее была ограниченная производительность – 3 куба в час. Делим это на 25 литров кислорода в покое (сидя) и получаем 120 человек. А у нас ходили по 130–140 человек. Все встали – кислород поехал вниз. А трубы раздачи кислорода по отсекам забиты уносимой щелочью, автоматика из-за сопротивления снижает производительность, и без того низкую. Эксплуатировать на 500 ампер нельзя – это максимальный режим. В общем, что только ни делали, чтоб повысить ее производительность и чтоб она работала устойчиво: снимали трубы, кислород пускали мимо дозатора. Чудеса, да и только. И многого в инструкциях не было, техника была еще та.

* * *

Сначала я думал, что все люди вокруг меня такие же как и я, но потом, лет в десять, после множества ошибок я понял, что это не так. Вот это было открытие! Все были разные: большие, мелкие, умные, глупые, подлые, честные.

На флоте, чтоб не сильно выделяться (там это опасно), я принял такую форму поведения, что меня считали чудаком, артистом, гулякой, бездельником и даже лентяем. Я остер на язык. Это помогло сохранить себя. Много было всякого рода провокаций – от любимых органов и от начальства – но Бог миловал.

Я чувствовал командира. Причем любого. Я видел, что человек мается, страдает, ему не спится, он вскакивает, вздрагивает, напрягается изо всех своих невеликих человеческих сил, старается это скрыть от окружающих. Я старался помочь. Напрямую нельзя было это сделать, но на своем месте, в своей специальности.

Я видел моего первого командира Бусырева. Я видел его, чувствовал как он. Я знал, что все дело в емкости души, что она у него небольшая и в ней есть все: лень, мелкое воровство, хамство, подлость, наплевательское отношение к людям как к ступеням на пути к его адмиральству – и в то же время есть страдание, широта, щедрость.

У Берзина прежде всего – благородство, честность, самообладание, а потом уже слабость, сомнения, метания. У него эта «емкость души» была самая большая. Ко мне он относился хорошо. Он знал, что со мной он не одинок, что не морозно спине, я его прикрою, я никогда не подставлю. Он меня оставлял с экипажем. Все в отпуск – я остаюсь, все из отпуска – я остаюсь. Я не возражал, не жаловался – ему надо было на кого-то опереться. Он звал меня с собой помощником, но я отказался: я химик, проклятое племя. На лодках к химикам относятся как к бездельникам. Среди нашего брата есть всякие, как и среди любого подводного брата, но химикам почему-то ничего не прощалось. Я не возражал. Людям порой и не положено было знать то, что знал я. Будут знать – лишняя паника. Этого не надо. У нас в походе есть такая дебильная штука, как снятие картограммы на 50–70 % мощности обоими бортами. В каждой реакторной выгородке по 38 точек. По 4 замера в каждой. Дозиметр на себя – и пошел. Обычно снимает мичман. А тут он приходит весь белый: «Диапазона на промежуточные не хватает. Я туда не пойду!» «Промежуточные» – это нейтроны. Они бывают быстрые, тепловые, промежуточные. Последних больше всего. «Рукой не пробовал прикрывать?» – «Нет». – «Что ж так? Хватило бы. Рука замедляет в полтора раза». (Разговор этот о том, что если прикрыть датчик рукой, то часть излучения ею задержится, и его уровень можно будет измерить, а потом умножить на полтора).

И такого в специальности химика немало. Знаешь, но говорить нельзя. Можно сказать командиру, но зачем его нагружать. Зачем ему говорить, что органика в воздухе отсеков влияет на реакцию, на скорость принятия решений. Что магнитные, электрические и прочие поля вызывают глюки, временную шизофрению, что после 120 суток похода («Акулу» однажды загнали на 120) необратимо меняется состав крови. Зачем ему говорить, что кислорода в воздухе должно быть не более 21 %. Что если больше, то он сушит горло, выжигает ткани. У нашего механика была ишемическая болезнь сердца. Он любил дышать чистым кислородом. Встанет под раздатчик и дышит. Я говорил ему: «Не надо дышать чистым кислородом!» – а он мне: «Им же лечат». Одно лечат, другое калечат. Как ему объяснить?

* * *

«Хороша ли ты?» – хочется спросить у сидящей рядом женщины. Ах! Можно и не спрашивать. Естественно, хороша. В профиль это очень красивая женщина. Она так сидела, и ее фас я не часто видел. Поэтессы мешали. Я присутствовал при чтении. Поэзия, знаете ли, отвлекает сильно. Особенно когда девушка сказала в стишке: «в Сену с моста.» – что я немедленно поменял на: «в сено с моста». Здорово.

Кто-то рядом спросил: не читал ли я Овчинникова? Овчинникова я не читал. Интересно, не он ли случайно написал роман «Ствол мамонта»? Нет? Жаль. Мне сказали, что он классик. Классиков роняют в ночи. Ложишься, берешь классика, говоришь про себя: «Значи-ца так!» – и роняешь его после второй фразы о вечном или былом.

Когда нет классиков, некоторые роняют мобильники в унитаз. Уронил, и тут же пытаешься его достать, ныряешь туда, не размышляя.

Это от того, что они классиков давно не читали. Им ронять нечего. А уж потом его надобно сушить. Это я про мобильник.

Люблю Олейникова за строчки: «Трудно думать обезьяне, Мыслей нет – она поет».

* * *

Письмо Люлина:

Что делали американцы, чтобы «служба нам медом не казалась.

После «героических» усилий по устранению неисправностей в системе ВВД (лапша на уши зам комдиву), погрузились (фактически) и пошлепали в заданный район, все больше отдаляясь от «столбовой» дороги. После длительного и увлекательного висения на перископе сил не было на тщательный разбор и «оплодотворение». Плюхнулся в койку «задуматься» на пару часов. С приходом в район подвсплыли. Доложились. Осмотрелись. Надводный и подводный горизонт чист. Погрузились и стали ждать встречи с лодкой (отработка ЗПС), периодически «аукая». Дождались. Подвсплыли по своим углам, договорились о взаимодействии и мерах безопасности по ЗАС (засекреченная автоматическая связь) и ушли на глубину, разбегаясь как можно дальше друг от друга. Чтоб все по науке. Элементов совместной отработки было много и разных (спланировано), для чего получили с берега указание об изменении ритма связи (на 24 часа). Прежде чем разбегаться, еще раз «обнюхались» по ЗПС и побежали в разные углы – мы на северо-запад, они на юго-восток.

Подводная цель (своя) очень скоро была потеряна, но выявлены сначала три, а потом и четвертая надводные цели, появившиеся с севера-запада. Очень скоро они оказались в нашем районе.

Они были классифицированы как транспорта и один военный корабль (типа БПК или фрегата). Хорошо, но непонятно. Откуда они взялись, зачем и что тут делают? Уклоняемся, маневрируем сверхзаумно. Они тоже маневрируют, как привязанные веревкой. Режим «тишина» и все такое прочее, как будто от этого можно сменить паспорт нашей «ревущей коровы». И в этом самом режиме «тишины» получаем сообщение по ЗПС: «Рыбка плавает по дну, хуй поймаешь хоть одну!» На русском языке. И далее полилось все такое прочее и в таком же духе. Изумление! Ну, не может наш собрат, не обменявшись «сверхсекретными»: «Первый, я второй!» – молотить такую чушь открытым текстом. То бишь, по ЗПС с нами говорят «враги». Молчим. Затаились – сил нет. Эта публика вдруг начинает шустро перемещаться в направлении нашего «второго». «Отрабатывает» его. Полигонное время истекает, надо следовать в надводном положении в Мотку. Но надо же и разобраться в обстановке, донести. О всплытии надо доносить за час до назначенного времени всплытия. Группа целей слабо, но прослушивается в направлении на остров Кильдин. Видимо, продолжает «пасти» нашего соратника. В перископ целей не наблюдаем. Всплываем. Еще не успели получить квитанцию на донесение о невыполнении плана и всплытии, как увидели, что группа целей с направления на Кильдин ходко шпарит к нам. Времени на визуальную классификацию много не потребовалось.