Книга Половецкие пляски - Дарья Симонова

— Тебе снится твоя мама?

— С чего бы это?

— Ну тебе хотелось бы ее увидеть, хотя бы во сне?

— Нет. Ты это к чему?

— Ты плакала о ней когда-нибудь?

— Не помню… я же ее не знала. Это что — допрос резидента? Ты завтракал сегодня?

— Ты хотела бы ее встретить теперь?

— Да отстань ты! Я боюсь призраков.

— Живую.

— Зачем?!

— Господи, да из любопытства!

— Че пристал? — от волнения она огрызнулась совсем как в детстве.

— Почему она погибла, ты знаешь?

— Что, с дуба рухнул?! А ты подзабыл? Погибла в автокатастрофе.

— И все?

— А что, этого, думаешь, маловато? При чем здесь моя мать, зачем эти идиотские вопросы?!

— Ладно, потерпи, у меня последний, — промямлил Глеб, и он с гадливой гримаской помахал выкраденными у Филиппа часиками. — Узнаешь?

— Откуда они у тебя? — умилилась Карина после внимательной паузы, когда, близоруко прищурившись, подозрительно рассматривала вещицу.

— От Филиппка.

— С Филиппом теперь дружишь? — удивилась Карина.

— Я-то нет, а вот ты, судя по часикам, с ним водилась когда-то. Кстати, у него девочка завелась. Не приревнуешь?

— Отчего ж… Девочки всегда были его слабостью. Тайной, правда. Фил умел блюсти реноме.

— Какие открытия! Кто бы мог подумать. Наша бабуля очень бы огорчилась…

— Кристальный человек наша бабуля. Она не нарадовалась, пока я жила у Фила, думала, так надежней, друг семьи все-таки. Филипп каждый день звонил ей и докладывал о моих успехах в испанском, о подготовке на филфак… якобы. Иногда прямо из постели и звонил, непросохший…

— М-да! Какого черта ты с ним связалась? Старый конь борозды не испортит — так, что ли?

— Много будешь знать — скоро состаришься. И вообще что ты понимаешь в зрелых мужчинах, — расплылась Карина в раскрасневшейся улыбке.

— Красненькое тебе явно на пользу, — не удержался Глеб, — все лицо как одна сплошная веснушка, а на ней еще маленькие плодятся. Кстати, помнится, ты хотела покончить с конопатостью? Ты забросила эту идею?

— Пошел ты…

— Расскажи мне какую-нибудь сказочку про Филиппа.

Глеб быстро описал пресловутую подслушанную мизансцену, которая, однако, не произвела на сестрицу сильного впечатления.

— Ничего удивительного. Фил всегда точил на папочку зуб, — ответила Корри, невозмутимо доставая с полки вазочку с печеньем и отодвигая свекровкину бутылку с кислой мутью. — Фил завидовал папашиному разгильдяйству… я уверена, прежде всего он обвинял нашего daddy… Хотя сие большая глупость. Господи, но если вспомнить, как Фил изображал благородный гнев по поводу брошенной Ани со мной в брюхе… он ведь считал, что я от нашего папаши…

— Да?!

— …и думал, что тому легко все сходит с рук, никогда в жизни пальцем не пошевелил, а как сыр в масле катался. О, Фил еще тот классовый обличитель — в кулачок, шепотом, перед телевизором и стаканом. Он так любил говорить, что всего в жизни достиг сам, вылез на карачках из нищего детства, вкалывал грузчиком… Мать у него умерла рано, отца не было, приходилось кормить себя и брата, даже костюм было не на что купить, на танцы не пойти и с девушкой не познакомиться. Эту песню я выучила назубок. И вот теперь он, скромный труженик, вышел через тернии в люди… У него профессий, по моим подсчетам, больше дюжины, но обычно он называл себя ювелиром. «Волшебником серебра», ни больше ни меньше, от скромности не умирал, во всяком случае — передо мной. Да и с какой стати… Но отцовское порхание по жизни не давало ему покоя, любой человек, которому с рождения была дана некая доля благополучия, его бесил. Это так понятно… Я не думаю о нем плохо, здесь другое. Я во многом даже благодарна ему. Сгоряча начал обучать меня ювелирке, мол, будешь ученицей. Ну какая из меня ученица! Он все время внушал мне мысль, что я вроде Золушки в нашей семье, и когда-нибудь это пойму, и мне нужно как можно скорее получить профессию, образование, чтобы не пропасть в мире, полном опасностей и испытаний… и подобные глупости. Что мне необходимо жить отдельно от вас, а иначе в один прекрасный день я увижу, что — как он выражался — пирог делят не поровну. Знаешь, он на все смотрел с колокольни обиженного мальчика. А я, конечно, тогда смотрела ему в рот. Сценарий «отверженной» крепко засел мне в голову. Потом…

— А как насчет рассказов о мамочке? Долгими зимними вечерами.

— Никаких рассказов! Ни слова.

— А может, ты все-таки его дочь? Ведь так могло случиться?..

— Знаешь, эдипизм, конечно, краеугольный камень классического психоанализа… — Карина скорчила веселую язвительную гримасу. — А ты тогда мой внебрачный сын. Знаешь, в Бразилии девочки иногда беременеют лет в шесть. Так что я вполне могла успеть… Послушай, ублюдок малолетний, никто мне никогда не верил, но меня действительно не травмировал вопрос отцовства и материнства! Мне было плевать. Я не плакала в подушку о мифической маме. У нас с тобой была общая мать и общий отец. Для тебя это новость?

«Ублюдок» в устах Карины означал ее шаткую благосклонность и предложение задуматься над своим поведением. И Глеб притормозил, ибо даже на пике своего красноречия он не смог бы принудить ее признаться во лжи. Не смог бы объяснить свои детские выдумки про то, что Карина из другого теста и из другого мира. Что Глеб попросту начитался уайльдовских сказок про звездных мальчиков, карликов и инфант. И что толку уличать ее в том, что она не любила фотографий в обнимку с матерью и всегда стояла отдельно — вот и получалась «девочкой в гостях». А когда ей на восемнадцатилетие подарили серьги с малахитом и немодное зеленое платье, которое она из вежливости надела, и чинно сели за шампанское, мать смотрела на Карину с больной осторожностью, по-старчески опасаясь сказать не то, будто виновата за неловкий подарок и за то, что она не мать вовсе, а назойливая муха.

И то, что Новый год Корри встречала у нижних соседей, где жила чахоточная подружка, которая, кстати, потом упорхнула в Европу… Неловкие, бессвязные детали, как клубок разноцветных ниток, никак не улягутся в слова.

А «общий отец» — это и вовсе мистификация, ибо в детстве у Корри был не папа, а «дядя Женя», внезапно признанный родителем в смутные времена Карининого двадцатипятилетия.

— … впрочем, если тебе интересно. Аня поехала тогда к нашей мадам Петуховой. На дачу. Они все почему-то обожали дачи. Если выпить, то обязательно на природе. В общем, в день смерти случился семейный скандал. Бабуля, кстати, вступилась за нашу мамашку, а не за Аню — небывалое дело… Аня — любимица. Ну да ладно! Скандал, слезы, Аня остограммилась сгоряча, и тут в разгар ругани позвонила Петухова и позвала к себе. Развеяться. Мне уже год, можно и погулять. У Петуховой тогда был любовник-грек. Стол при нем ломился, потом на столе танцевали сиртаки, плавно переходящий в «цыганочку». Сперва Аня сказала «нет», а Петухова не унималась и добилась того, что Аня плюнула на все вокруг, в том числе на то, что стремительно пьянела. Она всегда пьянела быстро. Взяла дедушкину машину и укатила. Как тебе уже известно, до пункта «Б» она не доехала. Это к вопросу о всеобщей виноватости, Глебушка.