Книга Второстепенная суть вещей - Михаил Холмогоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажите, пожалуйста, это у вас анатомическая кожа? Человек снял очки, внимательно и, как мне показалось, очень медленно оглядел меня и изумленно спросил:
– Что-что?
– Ну у вас на вывеске написано, – объяснила я, слегка осмелев, и повторила заветные слова.
Он расхохотался:
– Да, – сказал он, отсмеявшись, – для таких непонятливых точки надо ставить или, там, запятые.
– Какие запятые? – спросила я, чувствуя, что угодила в дурацкое положение.
– Ну как же: ЧЕХЛЫ (запятая) ОБИВКА АНАТОМИЧЕСКАЯ (запятая) КОЖА (запятая) ВЕЛЮР (точка).
Чистой воды obscurum per obscurius (лат.) – объяснять неясное через неясное! Что же такое анатомическая обивка? Морочить голову умельцу с зингеровской машинкой я постеснялась и ушла обескураженная.
Вопрос непроясненный вернулся ночью кошмаром. Грезился то серый штапель, то крокодилья пасть чемодана, заглатывающая мое тело, обитое анатомической кожей, в качестве каковой оказывался то панцирь аллигатора, то белоснежный медвежий мех с проплешинами. Явление полярного медведя, и именно с проплешинами, даже во сне не удивило: прямая ассоциация из прочитанного в последнем номере «Экстры М» объявления: «Театр купит шкуру белого медведя. Можно бывшую в употреблении». А вы видали медвежью шкуру, никогда не бывавшую в употреблении хотя бы у самого белого медведя?
Что анатомическая обивка всего-навсего призвана покрыть спинку автомобильного сиденья, учитывая изгибы позвоночника клиента, объяснил мне назавтра приятель моей дочери, предварительно вдоволь наиздевавшись над моим невежеством и развлекшись страхами.
А когда я, обескураженная, вышла из мастерской, нужно было что-то обыденное, чтобы вернуть чувство реальности. Меня слегка знобило. Но почему-то захотелось мороженого. Однако на окошечке ближайшей палатки красовалось объявление:
«Учет. Просим извинить за предоставленные Вам неудобства».
Изысканность формулировки меня умилила. Оказывается, сверхделикатность – это такая деликатность, которой тесны рамки правил словоупотребления.
Но мистика преследует московского зеваку, сносно владеющего родным языком. Мне как-то страшновато обедать в ресторане имени восточного деспота «Тамерлан». А может, открыть по соседству «Борджиа»? Чем не название для харчевни! Или «Анчар»? Как красиво! Господа новые русские, предлагаю широкий выбор названий для ваших кафе и ресторанов. Впрочем, они и без меня догадались. Идешь себе по улице Никольской (с особым удовольствием уточню: бывшей улице 25-го Октября) и что-то проголодался. Слава богу, нет теперь проблемы перекусить – гостеприимно распахнуты двери с простенькой вывеской:
ЕДА. Фирма КАРМА.
Короче, как Хлестаков у Гоголя: пойти прогуляться – не пройдет ли аппетит. Такая вывеска – чудодейственное средство против самого зверского голода. Правда, один ученый человек, филолог по образованию, объяснил мне, что «Карма» в столовой ведет свое происхождение от глагола «кормить» в своеобразном орфографическом варианте. Тогда – «Корм»? Но это даже для нового русского уха звучит как-то по-скотски, зато «Карма» – красиво. Дальше – больше. Поправить здоровье приглашает клиника «Кураре», а отдохнуть призывает под свои своды оздоровительный комплекс «Нокаут»; что ж, один удар – и отдыхаешь. Нет, лучше позвать друзей и по старинке отдохнуть (простите, оттянуться) дома. Нет ничего проще: берешь красивенький пластиковый пакет с фирменным знаком «Ренессанс русской упаковки» и идешь в ближайший бывший продуктовый, ныне супермаркет. Если несуеверен, конечно. Ведь не каждый решится покупать выпивку и закуску в ООО «Тризна». Отрадно, конечно, что нам возвращают исконно русские слова, прямо-таки впихивают их в быт. Спасибо загадочным людям из ЗАО «Сфинкс» с улицы Инициативной подмосковных Люберец. Изготовленная ими туалетная бумага носит гордое имя «Лепота». А как вам понравится Агентство недвижимости «Карфаген»?
Нет, и в раскованном от тяжелых штампов и формулировок языке сон разума и грамотности порождает чудовищ! Только своих.
Я далека от брюзжания, что де Москва для коренных жителей стала чужим городом и принадлежит теперь новым русским даже не в первом поколении, а, как точно определил Денис Драгунский, в первом полугодии. Если они считают себя москвичами, то, по аналогии с известным отвратительным эвфемизмом, я, вероятно, москвоязычная. Мне невыносимо тяжелы издевательства любых режимов над языком. Особенно забавно смотреть, как карикатурно выворачиваются старые понятия. Хотите устроиться на работу в солидное учреждение под звучным названием «Арьергард» (а какие-нибудь смежники у них, вероятно, фирма «Регресс»)?
Весело жить москвоязычному зеваке. Но почему-то порой я физически чувствую, как шагренево сжимается моя родная, анатомическая, кожа.
Ну неужели вы никогда ничего не коллекционировали? Не собирали в детстве марки или спичечные этикетки? Монеты? Тоже нет? Камушки на морском пляже? Разноцветные стеклышки с соседней стройки, где вознамерились украсить фасад будущего Дома пионеров мозаикой, изображающей горниста и девочку «под салютом всех вождей»? Нет? Мне вас жаль! Прижизненные издания мало кому известного поэта серебряного века? Увы! Что же, тогда вам придется поверить мне на слово.
Конечно, мне далеко до тех, кто по-настоящему одержим этой страстью. Но и мне знакома мгновенная дрожь узнавания, когда видишь вдали контуры того, что так долго искал. Еще и разглядеть толком нельзя, но какой-то толчок внутри, учащенное биение пульса – оно! Правда, маленький червячок грыз меня всегда: хоть мое собирательство и было абсолютно бескорыстным, смущала родственность собственных ощущений с признаниями Скупого рыцаря:
Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
В годы ранней юности, когда пришло это увлечение, как, наверное, многих, меня манил к себе высокий штиль, изящный слог, изысканность древних языков. Так вот: nihil habeo, nihil timeo – ничего не имею – ничего не боюсь! Представьте себе, что коллекция исчезла! Потерялась! Пропала! Мне понадобилось несколько лет, чтобы примириться с этим и перестать вздрагивать, когда в глубине какого-нибудь ящика стола, сотни раз за эти годы перерытого вдоль и поперек, начинал мерещиться серый блокнотик в картонной обложке с силуэтом памятника Юрию Долгорукому. Под защитой его простертой длани красовалась надпись на благородной латыни AD VERBUM. Да, это составляло предмет моей дополнительной гордости: в коллекции не было ничего выдуманного. Только увиденные вечерами на полутемных улицах наших городов убогие попытки догнать и перегнать Бродвей – вывески магазинов и редкие тогда рекламы-призывы хранить деньги в сберегательной кассе или летать самолетами Аэрофлота.
Быть может, коммунизм так и не настал вовсе не из-за слабости советской власти, а из-за неспособности выполнить вторую часть известного лозунга – «плюс электрификация» так и не удалась. А потому и часть букв в вывесках всегда зияла чернотой. Вот такие странные слова, светящиеся в застойной ночи, я и заносила трепетно в заветный блокнотик. Позже я добавила к ним народное творчество – то, что получалось, если стереть или замазать часть букв в объявлениях, хотя рукотворные надписи, честно говоря, всегда любила и ценила меньше.
