Книга Натренированный на победу боец - Александр Терехов

Ветер застудил, мы прятались за стеклянной щекой остановки, дорога впереди утыкалась во мглу, дорога назад растворялась во мгле. Свиридов воткнул в зубы вампирский клык сигареты, качнул вверх рукой, и с хлопком расцвел над ним кусочек ночного неба – зонтик. Я так замерз.

Губин – натренированный на победу боец Время «Ч» минус 5 суток

– Что кашляешь?

Я проснулся. Старый натягивал сапоги. Что сказал?

– Иду к губернатору. Полночи не спал, продумывал. Или они дают задний ход, или мы немедленно уезжаем, а там… Завтракай.

Я оделся от холода и полчаса стыл на кровати. Пока не вспомнил. Надо выломать палку. Спустился в подвал. В нору наставил фонарь; забылся, словно у костра, – к фонарю вынеслись мохнатые пылинки. Я погрузил руку в свет и замкнул пальцы, размазав по ладони две черные крапины. Поднес ближе: все так. Трупные мушки. Нагнулся к норе, мелкими всхлипами понюхал. Пахнет падаль.

Сегодня так запахнет все, и хлеб, вода. Я выломал из куста крепкую палку, ободрал сучки, последний оставил и укоротил – вроде крючка.

Напрасно ломал такую длинную: она умерла близко, достать рукой. Умерла. Рвота, жажда, судороги, живот болит.

Я постучал в банковское окно, выглянула Алла Ивановна – я помотал нагруженной палкой, как флажком, – она захлопала в ладоши.

Старый уже вернулся. Он нарядился в свежую рубаху и разгружал тумбочку.

– Собирайся и ты. Губернатора нет. Оказывается, у них гарнизонное собрание уволило губернатора. Вместо него Гонтарь. Говорить не с кем. Я сказал, что мы уезжаем. Чтоб принесли деньги.

Я уложил в сумку бритву, мыло, помазок, зубную щетку, кружку, снял с батареи подсохшие носки.

– Успел. Думал, не застану, – отдышливо пробормотал Клинский и притворил дверь за собой. – Очень приятно было… Редко встретишь с переживаниями, м-да… После таких встреч хочется работать. Хотелось бы с вами еще поработать. Присядем на дорожку?

Присели вокруг стола. Клинский невесело протянул:

– А я остаюсь. Ночь ездил по колхозам, разместили людей, матрасы, лекарства, внутренние войска. Первые потери. Две старухи не выдержали. Напряжение: спать не могу. Начальство у нас новое, всюду фуражки – как бы не переборщили… Опять дурацкие письма.

– Что пишут?

– Все про убийство: деньги за Президента будут в синей «Ниве». Беспрепятственно покинут город дорогой на Любовку, пост ГАИ около шести вечера пуст. Я окольно проверил – смешно, и правда пуст, всех же стянут в город. А там уже Любовка, станция, каждый час московские скорые, вредное производство, общежитие условно осужденных. Машину незапертую оставишь – уже нет. Раз патрульную угнали. Чем развлекаюсь… – Подождал, пока я прокашлялся, посоветовал: – Горячего молока надо с медом.

– Не пойму, – признался я. – Как вы не боитесь? Столько наворочали… Выселили людей. Ведь одно письмо – и…

Клинский ткнул перстом в синее подглазье.

– Вот они где. Письма… Почему не боюсь. Это я учителем в школе не боялся. Что я знал о себе? Теперь дрожать научились, такие времена, господа! Вы еще не пробовали, что такое воля. Ты мне рукой не маши. Хочешь сказать, воля ваша, работай, когда хочешь, цену назначай. Или сдохни под водокачкой. Не-а, воля – это мы! Воля похожа на тело, в котором один кусок захотел много больше, – поэтому воля похожа на потаскуху. Воля похожа на область пониженного давления. Всюду эта польза: неравномерность давления двигает воздух, надувает паруса, мельницы, карманы. В России же, – он говорил почти беззвучно, мы, не сговариваясь, подались к нему, – в итоге резко континентального климата воля – область пониженного давления, получает характер дырки. В которой никакого давления нет и возможно все. Сперва завихряет, оживляет, оздоровляет, и кажется, и мы как люди, потом замечаешь: а ведь все утекает и ничем не заткнешь. Тогда – страх. Иногда хочется поискать достаточный кусок, чтоб заткнуть. Я как-то попытался выяснить, кто ж заварил? До Гонтаря орудовал губернатор – вот его сместили за листопад. До губернатора закручивал Трофимыч – помер. Придумывал наш депутат – так он уже послом в какой-то Корее, а до него – Горбачев, а до него… Не сыщешь! А я уже на краю, миллионы распылили, наворочали такого, сорок тысяч стволов и бронетехника, триста тысяч населения ждут так, что кто ни приедь – мало покажется. Сила такая! Город можем перенести на семьдесят километров на юг. А только делать уже ничего не остается – летим. Я поначалу верил. Потом оставалась надежда, что лично мне выгорит. Потом понял, спасибо, если пронесет. Теперь знаю: долбанемся все, вопрос, кто не насмерть? Раз сомнение взяло – а правда ли, что к нам едут? Но уже без разницы… нам не допетрить идею, а уж вам-то…

Старый закрыл свою сумку. Все? На столе остался белый кулек для денег. Старый пожал плечами.

– Ваши излияния… Знаете, мы не настолько близки, чтобы выслушивать. Я понимаю, зачем вы пришли. Сжигать животных мы не позволим. Сегодня же уезжаем. Давайте деньги.

Клинский понурился.

– Утешает, что это ждет всех. Только об этом остается заботиться. Виновата погода. Слабая почва. Уже небольшое разрежение воздуха разрывает дыры. Но ничего. Зато посмотрим, куда все уходит. Правда, некому будет рассказать.

У меня легко першило в горле, я откашливался, мешая себе слушать. В палату притопали лейтенант Заборов с повязкой на лбу, Свиридов, третьего, выше всех, я не узнал поначалу. Без мешка. Мне казалось, деньги принесут в мешке. Они затаскивали раскладушки.

– Почему две? – удивился Клинский.

– Товарищ подполковник, мы – каждый напротив каждого, а третий – в коридоре. Третья сюда и не встанет. – Заборов промерил между кроватями.

Клинский прощался.

– Вот, побудут с вами. Пока вам можно будет ехать.

– Погодите! Так нас сажают под замок? Вы понимаете, что сейчас происходит? – с веселым отчаянием спрашивал Старый, присев на кровать. – А потом? Убьете? Что изменится, если мы уедем через неделю? Сожгут крыс? Ради этого вы сядете в тюрьму?

– А если мы возьмем половину цены? – подсказал я. – А если пообещаем молчать? И совсем не возьмем денег?

– Ничего не поняли, – опечалился подполковник. – Я ничего не могу. Летим и закручиваем. Думайте.

Наползли, насели сумерки с лютым ветром, ветер напитался снегом и бился в лоснящуюся крышу гостиницы, от вялой пустоты мы не в силах уснуть, дом постанывал половицами, далекими дверьми, Свиридов принес мне таблетку мукалтина и запить; пробилось солнце и жарило на стенах кусочки тепла, похожие на ломтики хлеба, погасло, похолодела площадь, быстрей покатили автомобили, бороздя тишину, солнце застряло во влажном облаке, поблескивало краешком и пропало совсем, рассыпавшись в розоватую лужу, короткими злыми огнями засверкали фонари, и снег пошел, сквозило.

– Сказали, подвиги лопатой совершал? – Старый придремывал. – Что ж делать? Не драться же с ними. Как что – без денег…