Книга Наш последний эшелон - Роман Сенчин

Сели на лавочку во дворе. На соседней лавочке старушки-соседки и парень из нашего дома, Феликс. Феля. Веселит старушек анекдотами про М. С. Горбачева, про Гайдара и его деда.

Феликс – четкий парень. Лет на пять меня старше. Я в детстве смотрел на него с восхищением, хотел быть таким же драчуном и сорвиголовой. Потом Феликса посадили за злостное хулиганство. После армии я снова увидел его. Сначала думал, что остепенился, может, стал инвалидом на зоне, но – нет. Днем Феля сидит во дворе, а по вечерам с сотоварищи доит коммерческие ларьки, магазины; недавно, по слухам, постреляли они милицейский пост в аэропорту, забрали оружие. Действуют, короче, как могут.

– Ну что скажешь, Боб?

– Нечего, Ромыч.

– Как так? – Я делаю вид, что изумлен. – Настоящему мужчине всегда есть что сказать!

– Давай закурим. – Боб вяло достал пачку «Бонда».

Закурили. Мир не перевернулся.

– Скучно…

– Да-а… – соглашаюсь. – Я вчера даже название придумал всему этому. Отгадай какое?

– Дерьмо? Говно?

– Я же говорю, что сам придумал. Все это называется – Загробье.

– Гм… Не оригинально.

Я обиделся. Почему – не оригинально? Мне так не кажется.

С соседней лавочки голос Фели, подражающий нашему недавнему руководителю:

– …А-а, так вот где собака порылась!

Это, наверное, конец очередного анекдота. Старушки захихикали, благодарно глядя на Фелю.

– Пошли пройдемся. – Боб безнадежно отбросил окурок.

– Пошли-и.

Прошли из конца в конец по центральной улице нашего города. Полюбовались, как спиливают облепленные пухом, толстые тополя в сквере. Теперь снова стоим возле моего дома. Вот и вечер…

– Ладно, Боб, пока.

– До завтра?

– Посмотрим…

* * *

Слежу с балкона за наступлением ночи. Мне нравится это время. Старое знакомое солнце, усталое, бредет за горы, оставляя в небе кровянистые пятна. Завтра оно вернется. Молодое и отдохнувшее и вновь обогреет землю и все, что ни есть на ней. Только тополям в сквере будет уже все равно. Рабочие в несколько бензопил валят их без разбора. Под самый корень. Кажется, я где-то в тайге, на лесоповале… Зачем уничтожают скверик? Я видел его с рождения… И никому не интересно, никто не обращает внимания.

Вдруг я пугаюсь. Воображение разыгралось. А если завтра солнце не вернется ко мне? Оно может заболеть, уснуть летаргическим сном, обидеться. Умереть. Просто сбежать. И что тогда?

И ранее я размышлял над этим вопросом. Тоже представлял, как будет. Даже стихи по этому поводу сочинил.

Нечто такое, по памяти:

Опустилась в тишину

Черная снежинка.

Я улегся на нее

И согрелся.

Говорят, что закончились

Батарейки у солнца,

А новых в продаже

Нету.

Зевнул я медленно, сладко

И замер.

И так хорошо и покойно

Мне стало.

Я полюбил вечно черное небо,

Снежинки,

Но было при солнышке все-таки

Лучше.

Чем-то вкусным воняет

Противно и сладко:

Это, наверно, светило

На свалке кончают.

Не совсем, конечно. Так, набросок… Да и если подумать – неактуально. Массы в переходный период мучаются другими проблемами. А солнце – что солнце?.. Завтра оно прибежит чуть свет, будить начнет, асфальт топить. И будет новый день. А потом снова вечер и очередная ночь.

Стою на балконе. И снова громко играет «Дорз». И Джим Моррисон кричит, рвется из клетки магнитофона. Шепчет, заклинает, хрипит. Вновь фактически сходит с ума. Бесконечно. Крылья угарного газа плывут по опустевшему городу. Внизу, в сквере, горят тревожно фары тяжелых машин, визжат бензопилы, поддерживая исповедь давно умершего англоязычного поэта.

Квартира пуста и прохладна. Я одинок, я готов испугаться…

Почти все как вчера. По большому счету – все так же. И позавчера мало чем отличалось. Сутки смыкаются, они как круги. Эти круги, сплетенные между собой, кличут жизнью. Огромная цепь, которая тоже постепенно сплетается в круг. Некоторые зажмуривают глаза, рвут цепь и выходят. Головою вниз, ногами вперед. Много таких смельчаков. И дело в том, что любой может быть на их месте. Быть как они. Самая малость – понять, озариться. Должно что-то произойти, взрыв какой-то внутри, чтобы порвать дорогую на первый взгляд, но поддельно драгоценную, хрупкую цепь. И тогда можно без страха встать на трамплин, зажмурить прозревшие наконец-то глаза. И – с моста в небеса.

Но беда в том, что большинство навсегда остаются полуслепыми. Будут ходить по кругу, как покорные лошади, и ждать встречи со счастьем. Несбыточной в общем-то встречи. А потом, в один прекрасный момент, сама природа столкнет их прочь, как мелкую падаль с дороги.

И так и не будет внятного и прямого ответа на извечный вопрос. Зачем нас запустили, для какой цели? Или так это все – ради прикола…

Один мудрец высказал (почти что дословно) следующий афоризм: нужно вовремя умереть. Уйти сознательно, не жалким, обессиленным комочком изношенной до предела материи, а крепким, уверенным, полным сил. Уйти достойно.

Надо сойти, моя остановка где-то здесь.

Где же вспышка, что распахнет мне глаза?

3

Ах, а утро какое! Солнце, естественно, на своем месте. Жарит вовсю. Под окном весело и возбужденно, прямо как весной, чирикают воробьи. Почему-то мне слишком хорошо, легко, ново, словно я меленький и чистый ребенок. Постель удобна, воздух свеж и глубок… А я, дурак, хотел сойти на вчерашней остановке.

За стеной играет «Фристайл». Самое время для занятий любовью. Как бы сейчас вошла златовласая девушка в легкой розовой рубашке, застегнутой на одну пуговку, с подносом. Кофе, лимон, сигареты, кондом. Да-а… Но моя любовь позади. Остались лишь воспоминания. Зато какие!

* * *

Почти три месяца, с ранней весны, я чуть ли не каждый день ездил в другой город. Так называемый спутник. Наш Кызыл хоть и небольшой, но столица как-никак, и вот у него, как у всякой столицы, есть такой спутник под названием Каа-Хем в пяти-семи километрах.

В основном избенки, пародии на коттеджи, десяток пятиэтажек. В центре – серая глыба ТЭС с тремя толстыми трубами.

Однажды я просто так приехал туда, сам не зная зачем. Видимо, новенького захотелось. Родной Кызыл за месяцы после армии исходил, осмотрел вроде до последнего закоулка… Было тогда такое же веселое утро. Апрель, сами понимаете, – снег дотаивает под заборами, запахи голову кружат. Хорошо было! И я предчувствовал, что в то утро должно случиться неожиданное, светлое, новое, как сама весна.