Книга Возлюбленная тень - Юрий Милославский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Михаил Борисович, вы же сами говорили, что без завтрака не можете. Что ж вы такой ненастойчивый! Сказали – завтрак, а потом дела, а теперь? И я проголодался; давайте, давайте, быстренько перекусим. Вот бутерброды: вам с колбасой или с сыром? Ваш выбор. Я хозяин, вы гость…
Ну конечно, он же видит, что у меня очко играет, и смеется. Надо есть, и лучше с аппетитом, чавкая…
– Простите, как ваше…
– Сергей Александрович.
Вот… твою мать, он же ясно издевается, какой ужас, между прочим, я разве сказал ему, что он похож? Что я вообще успел ему сказать? Ничего!!! И ничего не скажу. А о чем они могут меня спрашивать? Все между собой знакомы – так можно задержать любого из научного мира и шить ему дело. Кто им тогда бомбы делать будет?
– А фамилия?
– Я же вам показывал удостоверение! Что ж вы такой невнимательный, несобранный…
– Вы похожи на своего популярного тезку.
Сергей Александрович засиял – и процитировал:
– Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкай…
– Итак, вы предлагаете подзаправиться . Тащите кофе!
Так и только так: свободно, на его языке.
– Оглянитесь, Михаил Борисович; видите сумку?
За Михайловым стулом стояла большая спортивная сумка с надписью «Аэрофлот».
Я и в самом деле невнимательный. Прямо под ногами…
– Конечно.
– Давайте быстренько открывайте – там термос. Возьмете себе крышечку – она не нагревается, а у меня свой рабочий стакан.
Ну и что теперь делать? Не брать, сказать: «Сами возьмите»? Это кретинизм, мальчишество, он будет смеяться – и правильно сделает.
– Ну, как кофе?
– Что? Простите, ради Бога, я забыл вам налить… Привычка, я всегда завтракаю один, задумался…
– Ерунда, Михаил Борисович! Я же понимаю, каково вам теперь.
– Да, не слишком приятно…
– Ничего, все пройдет, как с белых яблонь дым. Поговорим – вам легче станет. Самое плохое – держать обиду в себе, ни с кем не делиться, злопыхательствовать в компании неудачников, бездарностей. Искать сочувствие там, где искать его просто противно. Конечно, там посочувствуют – пришел блестящий молодой ученый и проводит с ними свое время, разговаривает! Для них это свадьба с генералом.
– Что?!
– Кофе слабенький. Я дома варю турецкий, сразу с сахаром, густо, хорошо.
– Я вас буду вынужден просить не говорить гадостей про моих знакомых! Что преступного в том, что люди встречаются и беседуют? Пора уже перестать преследовать за убеждения!
Годится, я собрался! Он дебил, считает, что я настолько примитивен…
– Михаил Борисович! Я нагрубил вам, оскорбил?
– Дело не в грубости…
– Давайте быстренько скажите мне: я вам грубил, оскорблял?
– Я говорю…
– Михаил Борисович! Да или нет? Быстро, по-мужски!
– Нет.
– А теперь точно так же: быстро, правдиво, положа руку на сердце – этих сморкачей вы считаете своей компанией? Это ваши друзья ?! Я знаю, что вы им друг, а они вам?
– Какое это имеет значение…
– Я ждал, что вы так ответите – не захотите говорить неправду: вам претит вранье, а сказать правду малознакомому человеку – трудно. Так?
– Естественно, что трудно разговаривать, почти… Вы, может быть, скажете мне, в чем причина вызова?
– Какого вызова? Вас кто-нибудь вызывал, задерживал, арестовывал?
– Меня вытащили из постели.
– Вы меня простите, Михаил Борисович, но мне стыдно за вашу ложь! Зачем учиться врать, если всю жизнь вы прожили честно… Я обратил внимание, что даже жене вы не могли, физически не могли, сказать неправду. Я это понимаю. Мы всегда считали вас сильным человеком. Я сам напросился на беседу с вами… Все-таки больно разочаровываться в людях…
– Да, я не привык врать…
– Зачем же привыкать?! Давайте быстренько скажите мне, как вы только что сказали о так называемых друзьях: правду. Вас арестовали, задержали?
– Меня…
– Михаил Борисович! Да или нет?!
– Нет!
– Спасибо. Вас вызывали?
– Меня…
– Не надо, не к лицу это вам!
– Нет!
– Приехали, слезайте… Вас… ну давайте быстренько скажите сами! Мне ли вам слова подсказывать!
– Меня… пригласили.
– А зачем такой сарказм? Вас насильно привели сюда?
– Нет, конечно!
– Все, теперь вы – это вы, а не какой-нибудь… шмаровоз! За вами заехали и пригласили. Когда будете писать заявление, так и напишите.
– О чем вы говорите?! Что писать?!
– Михаил Борисович, вас пригласили. За вами заехали и пригласили – без угроз, без рукоприкладства, упаси Боже! Заехали и пригласили – добровольно. И вы добровольно ответили на приглашение. Я не стал бы вообще заострять на этом внимание, но вы любите точные формулировки. То, что я сейчас сказал, – это ваши слова?
– Что вы сейчас сказали?!
– О том, что вы согласились принять приглашение сотрудников Комитета государственной безопасности побеседовать с ними за чашкой кофе. Вы согласны?
– Не понимаю, к чему эта казуистика…
– Михаил Борисович, я тоже не понимаю, к чему эта казуистика. Вы же сами все это сказали – я просто повторил, чтобы не было ошибки, пререканий… Я правильно повторил ваши слова?
– Сергей Александрович, мне надоело!
– А мне?! Вы просто пользуетесь своим превосходством в умении дискутировать. Это, знаете, не по-джентльменски… Давайте завершим нашу дискуссию без взаимных обид, а? Чтобы мне ничего не казалось, скажите быстренько – я правильно повторил ваши слова?
– Практически…
– Михаил Борисович, вы мне обещали, нехорошо! Да или нет?
– Да.
– Вы бутерброд не доели? Наверное, хотели с колбасой, а взяли с сыром! А я как раз люблю больше с сыром. Давайте договоримся: вы ничего не делаете и не говорите, не спросив у меня, а то получается, как с этим бутербродом: и вам плохо, и нам неприятно. Договорились?
И впрыгнуло в дверь есенинское начальство – малое и по-балетному стройное. Цвет кожи – светлый коньяк, нет, не коньяк даже, а экспортная шпрота: выдержанная, сухенькая… И рядом лимон. Все знало начальство о своем цвете – потому была на нем ярко-лимонная шелковая распашонка с короткими рукавчиками, с тончайшей белой змейкой и зеленым крокодильчиком под левым соском. Михаил Липский любил под такую шпроту ржаной хлеб с маслом. Начальник и об этом знал: брючата на нем – хлебно-ржаного цвета со сливочным пояском.
