Книга Зеленый лик - Густав Майринк

– Как? Вы своими глазами видели, что это негр?

– А как же? Когда я в духе снова влез по цепи, то на сей раз оглянул себя целиком и увидел, что кожа у меня вся черная, а на шее красный кожаный ремень, ноги босиком, на теле синяя холстина. А когда я оглянул себя извнутри, мне стало четко, что я дикарь.

– Вот это надо наверняка сообщить доктору Дебруверу! – вскакивая с места, крикнул Сефарди. Айдоттер вцепился ему в рукав.

– Вы же меня обещали молчать, господин доктор! Ради пророка Илии не надо больше крови. Не надо мщения. – Безобидное лицо старика вдруг полыхнуло грозным жаром фанатика, сурового пророка. – И потом, убийца – один из наших! Не еврей, как вы сразу себе подумали, – пояснил он, перехватив недоуменный взгляд Сефарди, – но один из наших! Я узнал его, когда смотрел извнутри… Он убил… Несомнительно… Кому его судить? Нам? Вам и мне? Сказано: «Мне отмщение»[59]. Он дикарь и имеет свою веру. Упаси Бог многих от такой ужасной веры, но она искренняя и живая. Это наши люди, наша вера не боится огня Господня. Это – Сваммердам, Клинкербогк и черный тоже. Что есть иудей, что есть христианин, что есть язычник? Имя для тех, которые имеют религию вместо веры. А через это я запрещаю вам говорить то, что теперь знаете про черного… Когда мне суждено принять за него смерть, вы вздумали отнимать у меня такого подарка?

Потрясенный столь неожиданным оборотом дела, Сефарди возвращался домой. Обстоятельства складывались столь странным образом, что доктор Дебрувер оказался, в сущности, не так уж не прав в своем смехотворном утверждении, будто Айдоттер – один из участников заговора и своим признанием пытается выиграть время для бегства настоящего убийцы. В каждом пункте это обвинение обосновано, такова голая логическая схема, и все-таки трудно придумать что-либо более несправедливое и абсурдное.

Только теперь Сефарди с полной ясностью понял слова Айдоттера: «Всё ложь и фальшь, что думает человек до того, как в нем переставлены свечи. Такая ложь, что уму недостижимо. Только бы брать, а не давать. Думаешь: постою-ка да подожду вместо того, чтобы идти да искать».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Тянулись дни, а поиски Евы были по-прежнему безрезультатны. Барон Пфайль и доктор Сефарди, получив от Хаубериссера жуткую весть, использовали все мыслимые средства, чтобы найти пропавшую. На каждом углу были расклеены призывы и объявления о розыске, и вскоре страшное происшествие взбудоражило весь город, об этом заговорили и местные, и приезжие.

Квартира Фортуната превратилась в проходной двор, перед домом толпились люди, ручка двери нагрелась от прикосновений бесчисленных посетителей, и каждый норовил отыскать какой-нибудь предмет, который мог бы принадлежать пропавшей, так как за самую незначительную информацию об участи Евы было назначено немалое вознаграждение.

Слухи распространялись со скоростью лесного пожара. Не было недостатка в свидетелях, видевших разыскиваемую даму в разных кварталах города. Поступали анонимные письма с темными, таинственными намеками – сочинения сумасшедших или злопыхателей, бросавших тень подозрения на неповинных людей, которые якобы похитили Еву, увезли или держат ее взаперти. Наперебой предлагали свои услуги карточные гадалки. Откуда ни возьмись, появились новоиспеченные «ясновидцы», похвалявшиеся своим даром, хотя ничем, кроме нахальства, одарены не были. Стадная душа городского населения, казавшаяся до сих пор беззлобной, раскрылась в своих низменных инстинктах, дала волю алчности, злоязычию, самомнению и изобретательности в клевете.

Продаваемые сведения иногда звучали настолько правдоподобно, что Хаубериссер сбивался с ног, врываясь в сопровождении полицейских в чужие квартиры, где якобы должна находиться Ева.

Он метался от надежды к разочарованию, как мячик в какой-то издевательской игре.

Вскоре в городе не осталось такой улицы и такой площади, куда бы ни приводили Фортуната ложные роковые известия и где он ни обшарил бы снизу доверху один или несколько домов.

Казалось, город мстит Хаубериссеру за прохладное к себе отношение в недавнем прошлом.

Даже во сне у Фортуната рябило в глазах от физиономий «доброхотов», осаждавших его днем и сгоравших от нетерпения сообщить нечто новое, и в конце все они слипались в безликий мутный пузырь, словно наложенные друг на друга дюжины прозрачных фотоотпечатков.

Истинной отрадой в эти безутешные дни были встречи со Сваммердамом, навещавшем его каждое утро. Даже если он приходил, что называется, с пустыми руками и в ответ на вопрос, не удалось ли что-нибудь узнать о Еве, лишь молча качал головой, все же выражение неколебимой уверенности на лице старика всякий раз давало Фортунату новые силы, чтобы выдержать новую порцию ежедневных хлопот и терзаний.

О дневнике не говорилось ни слова, но Хаубериссер чувствовал, что старый энтомолог приходил прежде всего потому, что его глубоко заинтересовала история со свитком.

Однажды Сваммердаму не удалось сдержаться.

– Неужели вам все еще невдомек, – спросил он, глядя куда-то в сторону, – что на вас набросился рой чужих мыслей, грозя выесть сознание и память? Если бы это были разъяренные осы, которых вы потревожили, вы бы сразу сообразили, что к чему! Отчего же вы не остерегаетесь жал судьбы, как защитили бы себя от осиного роя?

Он неожиданно умолк и вышел.

Устыдившись своей растерянности, Хаубериссер решил взять себя в руки. Он быстро составил текст записки, уведомлявшей о его отъезде и о том, что всю информацию о Еве Дрейсен теперь следует адресовать полиции. Это объявление он поручил домоправительнице повесить у входной двери.

Однако на душе спокойнее не было. То и дело подмывало спуститься вниз и сорвать записку.

Он уже достал свиток, заставляя себя сосредоточиться на нем, но проходило несколько минут, и его мысли опять тянулись к Еве, а когда он пытался приковать их к тексту, они нашептывали: не глупо ли зарываться в ворох отвлеченных, чисто теоретических вопросов, когда каждая минута требует от тебя действий?

Он уже собирался вновь упрятать бумаги в письменный стол, но вдруг возникло такое ощущение, что он обманут какой-то невидимой силой. Фортунат замер и попытался осмыслить это. Но он скорее вслушивался в себя, нежели размышлял: «Что это за таинственная сила, которая так искусно притворяется безобидной, чтобы скрыть свою непричастность, подстраиваясь под мое собственное „я" и склоняя мою волю к решению, противоположному тому, что я принял всего минуту назад? Я хочу читать, а мне не читается».

Он полистал страницы, но стоило ему споткнуться при попытке вникнуть в содержание, как снова раздавался назойливый голос: «Брось ты это дело. Начала все равно не найдешь. Напрасный труд». Однако Фортунат стоял на страже своей воли и не давал хода этим мыслям. Привычка к самонаблюдению вновь вступала в свои права.