Книга Слишком поздно - Алан Александр Милн

4

Надо бы раньше сказать о том, что в апреле у меня вышла первая книжка. Руди, по-прежнему считая, что он за меня в ответе, познакомил нас с Барри Пейном. Барри Пейн все на свете мерял книжечками ценою в шиллинг. Он мне сказал:

— Почему бы вам не собрать вместе ваши рассказы из «Сент-Джеймс» и не сделать из них книжечку?

Я ответил, что рассказов не больше полудюжины.

— Так напишите еще! Сборник назовем… «Любовь и Лондон». Будет прекрасно смотреться на прилавках.

Ох, подумал я, этому сборнику не сравниться с «Элизой» — лучшей из всех шиллинговых книжек, хотя неплохо было бы все-таки его составить.

Сказано — сделано. Литагент Барри Пейна помог мне найти заказчика. Книгу напечатало издательство «Элстон риверз»: один шиллинг в бумажной обложке, один шиллинг и шесть пенсов в тканом переплете.

Благодаря чьему-то неоправданному оптимизму, я получил аванс в пятнадцать фунтов — давно уже я не видел столько денег сразу. В печати появились одна-две рецензии. В «Шеффилд дейли индепендент» (я с тех пор живо интересуюсь этой газетой) высказались так: «Единственная часть этой книги, которую можно читать, — заглавие». Наверное, они сами не знали, как убийственно их отзыв на меня подействовал.

Несколько лет спустя Э. В. Лукас прочел этот сборничек и подал идею: выкупить издательские права, добавить несколько глав и выпустить книгу заново, уже по шести шиллингов. Я позаимствовал у матушки ее экземпляр, перечитал и спешно выкупил за пять фунтов права на переиздание, чтобы никто и никогда не мог снова ее напечатать. Иногда я встречаю это название в книжных каталогах — слава Богу, с пометкой «очень редкая».

В подшивке «Панча» за первое полугодие скопилось около десятка моих заметок, а осенью мне, на этот раз официально, предложили написать серию рассказов. Я написал. Получилось не очень хорошо, хотя и не очень плохо. К концу года я заработал почти сто двадцать фунтов. На жизнь пока хватало, но что ждало меня в будущем — скажем, лет через пять? Как правило, я о таких вещах не задумывался, однако случилось так, что я сидел в парке Баттерси в тесных ботинках, которые в этот прохладный февральский денек жали еще сильнее обычного, и старался думать о чем угодно, только не о том, что придется еще возвращаться пешком на Веллингтон-сквер. О чем я мог мечтать — помимо того чтобы снять наконец-то треклятые ботинки? В двадцать четыре человек должен быть уверен, что к тридцати прославится. Как мне стать знаменитым к тридцати? Видимо, способ только один: написать роман. Настоящий роман, за шесть шиллингов, о котором заговорят во всех гостиных.

Сидя в тапочках у очага, я решил, что начну роман в понедельник. Уеду в деревню, как делают многие начинающие писатели, и целиком посвящу себя работе. Роман будет называться «Жена Филипа». С чего, почему — понятия не имею. Это все, что я о нем помню. Стремясь доказать себе, что мои планы не пустая химера, я сообщил руководству «Панча», чтобы не ждали от меня рассказов в ближайшие месяцы, так как я уезжаю в деревню писать роман и целиком посвящу себя работе. Письмо, естественно, попало к Оуэну Симану, поскольку мое общение с Бернандом ограничилось тем, что он почти собрался прочесть миниатюры в поезде. Руди прислал записку: «Оуэн показал мне ваше письмо. Не принимайте окончательного решения об отъезде из Лондона, пока не поговорите с ним».

Два дня спустя, уже в других ботинках, я явился в редакцию «Панча». Однажды я здесь был — встречался с Симаном в кабинете помощника редактора. Тогда я сам напросился на встречу, чтобы упрочить свое положение постоянного автора. На сей раз инициатива исходила от него, и разговаривали мы в комнате главного редактора. Бернанд наконец-то ушел в отставку и переехал в Рамсгит.

Новый редактор всячески приуменьшал значимость своего повышения. Ему требовался человек, на кого свалить самую нудную рутинную работy — кто приходил бы, скажем, пару раз в неделю на половину рабочего дня и разбирал почту. Разумеется, сперва я должен пройти испытательный срок, и, конечно, я не могу рассчитывать, что сразу получу место за редакционным столом, очевидно то и, безусловно, это, но в целом все сводилось к простому вопросу: не хочу ли я стать помощником главного редактора «Панча»?

Совершенно неправдоподобное предложение.

— Владельцы считают, что за неполный рабочий день двухсот пятидесяти фунтов в год будет… э-э… более или менее достаточно.

Совершенно неправдоподобное предложение.

— Что касается ваших собственных рассказов, их будут оплачивать по двойному тарифу, и, естественно, мы ждем от вас по рассказу в неделю.

Я очень старался выразить на лице благодарность, энтузиазм, только не дикое изумление, одновременно проводя в уме несложные арифметические расчеты. Итог никак не сходился. Я решил, что подсчитаю по дороге домой, в автобусе, и выразил на лице благодарность, энтузиазм — только не дикое изумление.

— В принципе ваши рассказы должны идти сразу в печать, но, может быть, поначалу вы позволите мне их просматривать перед тем, как отправить в типографию?

Меня нисколько не беспокоило, что произойдет «поначалу» — я был абсолютно уверен, что в конце концов добьюсь всего, чего захочу. Я всегда говорил, что когда-нибудь стану редактором «Панча»! Или не говорил? Я уже не помнил. Так или иначе, я им стану.

— Конечно, — с жаром отвечал я на каждое слово.

— Лучше вам приступить к работе во вторник. По понедельникам меня здесь не бывает.

— Хорошо, — ответил я, не представляя, как доживу до вторника.

На обратном пути в автобусе я подсчитал, что буду получать пятьсот фунтов в год. Мне и ста двадцати хватало за глаза и за уши. Какое восхитительное транжирство можно себе позволить на пятьсот! Неужели это правда? Вдруг я неправильно расслышал сумму? Вернуться и переспросить? Пусть напишут на листочке. Да нет, все правда! Я хотел подумать о том, что все это означает, о том, как напишу отцу, как расскажу Кену, — и от счастья не мог думать.

5

В свое время мне казалось чудом, что я практически без всяких усилий стал редактором «Гранты», и точно таким же чудом представлялось теперь, в двадцать четыре года, стать помощником главного редактора «Панча». На самом деле так уж удивляться не следовало. В обоих случаях я просто был не самым неподходящим человеком, который подвернулся в нужный момент. Когда Симан был заместителем, главный редактор путешествовал по стране и писал мемуары. Новый главный редактор планировал круглые сутки проводить на рабочем месте и целиком посвятить себя издательским делам. На нового заместителя не ложилась та огромная ответственность, что выпала на долю Симану, зато и роль ему отводилась куда менее престижная. Значит, следовало искать молодого человека, который уже успел поработать в газете, но не связан контрактом ни с каким другим периодическим изданием; он должен быть способен и сам писать приемлемые рассказы и, что немаловажно для спокойствия души главного редактора, должен отличаться той степенью презентабельности, какая, по общему мнению, доступна лишь выпускникам Кембриджа. Я отвечал всем этим требованиям. Двумя годами раньше я бы не сгодился, двумя годами позже, возможно, был бы уже связан другими обязательствами. Бернанд очень вовремя ушел в отставку, и моя кандидатура, судя по всему, прошла вне конкуренции.