Книга Утонченный мертвец - Роберт Ирвин

Кое-кто захватил с собой дополнительный инструментарий. Дженни Бодкин ворвалась в клуб, размахивая огромным искусственным членом в форме черной крысы, вытянутой в длину. Маккеллар с Брайони притащили поднос с чайными чашками, как они объяснили, для сбора и последующей дегустации спермы. От первоначальной идеи о масках для сна и протезов давно отказались, сочтя ее глупой. Вместо этого было условлено, что в комнате плотно занавесят все окна и выключат свет, а участники оргии разденутся снаружи и будут входить в темную комнату «вслепую».

Перед началом Нед произнес краткое похвальное слово групповому сексу в темноте: сексу, который освобождает сознание и является самым демократичным способом плотской любви, поскольку при этих условиях и толстые, и тощие, и красивые, и безобразные, и молодые, и старые – все получают равные шансы в сексуальной лотерее. Однако Нед подчеркнул, что не ставит перед собою задачу провозгласить эротическую демократию. Его амбиции шли много дальше: по его мнению, наше безудержное групповое совокупление должно высвободить божественное безумие, которое явит себя всем участникам оргии и размоет границы между рациональным и иррациональным, и тогда нам откроется некая высшая истина из высшей реальности. Пока Нед говорил, его била дрожь. Помню, я еще подумал, что никогда в жизни не видел его таким возбужденным. Должно быть, он наслаждался своей демонстрацией власти над нами.

Потом мы все разделись и, побросав на пол одежду, один за другим проскользнули за плотную черную занавеску, скрывавшую вход в темную комнату. (Входя в эту комнату, я подумал, что это немного похоже на смерть.) Я вошел сразу следом за Памелой, надеясь, что мне удастся перехватить ее первому. Однако она словно растаяла в темноте, и я, схватив пустоту, вжался в стену спиной и пошел по периметру комнаты прочь от двери. Не успел я пройти и пяти шагов, как чья-то рука схватила меня за лодыжку, а потом две руки обхватили меня за талию и увлекли на пол. Я не сопротивлялся. Я просто упал, прижавшись лицом к чему-то, что вполне очевидно было мягким и гладким женским бедром, и я принялся целовать и облизывать это бедро, неспешно продвигаясь все выше и выше. Но когда я уже приближался к самому интересному, на другом конце комнаты вдруг раздался пронзительный крик. Помню, первой моей реакцией было неподдельное раздражение на какую-то глупую сучку, у которой, по всей вероятности, сдали нервы, но крик не стихал – он заполнил собой темноту, и как будто метался затравленным эхом от стены к стене, и вскоре я различил, что кричал не один голос, а несколько. Кто-то крикнул: «Включите свет!»

Свет включили. Я посмотрел в тот конец комнаты – и тут же зажмурил глаза, но жуткая сцена уже отпечаталась в памяти, и стояла теперь перед мысленным взором в обрамлении расплывающихся световых пятен: Нед сидит, привалившись к стене, а перед ним на коленях стоят две женщины. Его голова вывернута под странным, неестественным углом. Из разрезанной шеи фонтаном бьет кровь, густые красные брызги летят на стены и на двух обнаженных красавиц, словно окаменевших от ужаса.

Когда я снова открыл глаза, оказалось, что моей невидимой (впрочем, так и не состоявшейся) любовницей, которой я целовал бедро, была Феликс. Ее всю трясло. Она с трудом поднялась на ноги и бросилась к Неду, спотыкаясь о тела, распластанные на полу. Она кричала:

– Козел! Вот козел!

Из всех потерь и упущенных возможностей, случившихся у меня в жизни, я, конечно же, больше всего сокрушаюсь о потере Кэролайн, но второе, о чем я больше всего жалею и чего больше всего стыжусь – что бросил Феликс, когда она рыдала над телом Неда в ту жуткую ночь. Мне надо было остаться, но я сбежал, и теперь уже ничего не поправишь, время не повернешь вспять – и слава Богу! Норман кричал, чтобы все расходились: хватали одежду – любую одежду, – одевались и уходили, потому что Памела уже пошла звонить в полицию.

В дверях образовался настоящая давка. Я боялся, что никому не удастся уйти до прихода полиции, но не прошло и минуты, как я уже был одет и мчался по улицам, не разбирая дороги. Когда я более-менее пришел в себя, оказалось, что я стою перед входом в кафе у «Ковент-Гардена». Я вошел, заказал себе чаю и просидел там, наверное, около получаса, прислушиваясь к разговорам привратников и таксистов. Потом я вернулся к Сент-Джеймсскому парку и бродил там до рассвета. Хотя ночной парк казался пустынным, я не обманывался на сей счет. Глаза были повсюду: глаза «Наблюдения масс», а в последнее время – еще и зоркие глазки нацистских шпионов. Угроза войны становилась все более явной, и все знали, что в Лондоне действуют тайные агенты нацистской Германии. Я был начеку, я сознавал всю опасность их взглядов, и все-таки не боялся, потому что мой собственный взгляд тоже таил в себе силу. Когда я смотрел в зеркало при должном настрое, под моим взглядом дымилось стекло! Ближе к рассвету я понял, что надо делать. Предложение Неда насчет испытательного опроса коллективного бессознательного было во всех отношениях безумным, как и многие его проекты, которые теперь уже никогда не воплотятся в жизнь. Но оно навело меня на дельную мысль: ведь не зря же я тренировал силу взгляда, может быть, мне удастся заставить кого-нибудь близкого к Кэролайн рассказать мне о том, что они скрывают намеренно, или даже о чем-то таком, что они бессознательно знают, не подозревая о том, что они это знают.

Бренда пришла на работу рано – контору еще не открыли. Она стояла у входа, ждала. Я выскочил из-за мусорных баков, за которыми прятался.

– Привет, Бренда! Помнишь меня?

Она закричала, и я попытался ее успокоить.

– Я тебе ничего не сделаю. Я просто хочу, чтобы ты посмотрела мне в глаза. Посмотри мне в глаза, Бренда.

Но эта дурочка даже не слушала, что я говорю. Она продолжала вопить дурным голосом, и меня это бесило. Криков мне было достаточно еще с ночи.

– Бренда, будь умницей. Я тебя очень прошу, посмотри мне в глаза.

Хотя я старался, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно, мне самому было слышно, какой он раздраженный и злой. Я не знаю, быть может, в конечном итоге я бы сумел загипнотизировать Бренду, но мне помешали. Кто-то набросился на меня сзади. Это был мистер Мейтленд. Будь он один, я бы справился с ним без труда (он был уже пожилым человеком), но на шум прибежал полисмен.

Меня привели в участок на Боу-стрит и заключили под стражу, предъявив обвинения в попытке изнасилования и оказании сопротивления при аресте. Когда в суде магистратов был поднят вопрос о том, чтобы выпустить меня под залог, я решил, о сейчас лучше не упоминать никого из «Серапионовых братьев», и единственным человеком, не связанным с группой, к кому я мог обратиться, был Клайв. Клайв приехал вместе с адвокатом, а чуть позже привел в полицейский участок врача. На самом деле, я не очень уверен в очередности тогдашних событий, и даже не знаю, был ли выплачен залог.

Помню, мы с Клайвом и доктором ехали в Хэмпстед в лимузине. Клайв буквально дрожал от восторженного возбуждения. Может быть, это маленькое приключение для него было чем-то сродни побегу из дома с бродячим цирком? Он сказал, что нам надо поторопиться, пока мое имя не связали с «Кровавой трагедией в клубе «Дохлая крыса». Вот так и вышло, что по совету его врача я подписал обвинительное заключение, и меня поместили в Милтонскую психбольницу.