Книга Сыграй еще раз, Сэм - Майкл Уолш

Ласло никогда не слышал, чтобы Ричард Блэйн говорил с такой горячностью.

— Позвольте рассказать вам, как нацисты развлекались в Маутхаузене, — сказал Ласло. — Они отводили человека на дно глубокого каменного карьера и заставляли подниматься наверх с двадцатисемикилограммовым камнем на спине. Каждый шаг сопровождался ударом. Когда человек наконец выбирался наверх, его снова отправляли вниз и нагружали еще больше. Если споткнешься — а в конце концов даже самые сильные спотыкаются, — избивают дубинкой. Так и продолжается, пока не упадешь замертво. Однажды утром я насчитал на обочине двадцать одно тело. И были моменты, когда я почти хотел оказаться среди них.

Ласло сел.

— Я благодарен вам за ваше стремление содействовать нам в нашем деле. Я не льщу себе мыслью, что вы хотите помочь мне. Если честно, мне это все равно. Что бы там ни было у вас с моей женой, это в прошлом. Однако поймите вот что… — Ласло понизил голос, будто кроме них с Риком больше никого не было в комнате, а может, и в мире. — Меньше всего меня заботит, что будет после того, как мы убьем Рейнхарда Гейдриха. В лагере убийство этого человека было моим единственным стимулом выжить, и я поклялся себе, что, если доведется вырваться, я не успокоюсь и не отступлюсь, пока не увижу его труп. Теперь он у меня в руках. И я не позволю вам и никому другому отговорить меня… Если я погибну — пусть. Если погибнете вы или даже Ильза — это цена, которую мы должны уплатить за большее благо — уничтожение этого человека. И если это значит, что другие, неповинные, должны умереть ради его гибели, значит, такова цена, которую им тоже придется уплатить.

— На мой вкус, перегиб, — сказал Рик.

— Кто вы такой, чтобы судить? Что вы знаете о нашем враге? Что вы знаете о страданиях народов Европы? Вы знаете, как долго они ждали этого мига, ждали, когда несколько храбрецов нанесут удар по душителю и поднимут на борьбу остальных? Да в самой Германии есть те, кто сражается на нашей стороне, — Ганс и Софи Шоль из «Белой розы», епископ Гален, профессор Губер,[107]— но кому известны их имена за пределами Баварии? И что, в конце концов, они могут?.. Но мы кое-что можем, и мы сделаем. Сразив монстра Гейдриха, мы даруем надежду миллионам людей, которые думали, что надежда исчезла для них навсегда. В этой войне мирного населения нет, мсье Блэйн, и нет нейтралитета. Кто не с нами, тот против нас. Дай вы повод числить вас среди последних, и вами пожертвуют без жалости, как молочным ягненком… Я обещал жене, что вы примете участие в этой миссии. Она заверила меня в вашей лояльности. Она — самый доверенный мой советчик. Откуда и почему она так уверена в вас, для меня не важно. Как и то, что будет с каждым из нас после выполнения нашей миссии. Это я оставляю на волю Бога. Однако попробуйте хоть как-то помешать нам, и я сам вас убью. Обойтись хоть чуть мягче — предательство священного долга, а это поступок, по сути — единственный поступок, которого я не готов совершить.

Тут вклинился майор Майлз:

— Ну и превосходно, джентльмены, вы знаете, что делать. По сигналу мисс Лунд все немедленно прибывают на аэродром в Лутоне. Там вам выдадут снаряжение. Советую привести в порядок дела и побольше отдыхать. Когда начнется стрельба, вы будете рады, что позаботились о себе. — Майор положил указку. — Дело, к которому мы все приступаем сейчас, чревато многими опасностями. Не стану отрицать. Правительство Ее Величества участвует в этом не меньше любого из вас, и в высшей степени в интересах правительства обеспечить успех операции «Вешатель». Так надо, и так будет. Точка.

Если бы это было правдой, подумал Рик.

Уходя, Блэйн и Рено пожали руки всем присутствующим. Когда пришел черед обменяться рукопожатием с Ласло, на сей раз Рик протянул руку первым и несколько секунд ждал, пока ее примут.

— Удачи, — сказал Рик. — Должно быть, приятно всегда быть правым.

— Еще бы, — сказал Ласло.

Глава двадцатая

Он помнил, что обещал Ильзе, и для него это важно.

Но не настолько и не в этот час.

Ильза в Праге. Он в Лондоне. Между ними морская пучина и полбутылки «Джека Дэниэлса», пусть и ненадолго. Она не узнает. К тому же ему сейчас нужна любая помощь — чего тут морщить нос?

Рик пил прямо из бутылки — не время для церемоний. Прежде зеленый змий всегда помогал ему думать. После того, что случилось, после того, как случилось худшее, что могло случиться, выпивка по-прежнему оставалась ему другом. Уберегла его от итальянских пуль в Эфиопии, защитила от огня националистов на Эбро, когда победа казалась так близка и так быстро испарилась; выпивка вселяла мужество сражаться и дальше, до самого конца, когда разницу между победой и поражением увидела бы и бутылка, даже если не видел он сам.

Гуманист Рик. Идеалист Рик. Борец за свободу Рик — умора. Они что, не видят разницы между сражением и самоубийством? В Эфиопии он думал, умереть будет просто. Шла война: нужно только вылезти на линию огня и ждать, пока прилетит твоя пуля. Битва Селассие с Муссолини казалась безнадежной, и это вполне устраивало Рика; но эфиопы удивили всех, почти восемь месяцев сопротивляясь итальянцам. С конца ноября 1935-го, когда он объявился в Аддис-Абебе — самом отдаленном месте, которое смог придумать в спешке, — по май 1936-го, когда страну оккупировали новые римские легионы, он дрался, как умел, — не рассчитывая победить, надеясь как-нибудь не проиграть, но не особенно заботясь о том и другом, и постоянно готовый получить пулю. Покуда только оставалась возможность смахнуть пару-тройку итальяшек, особенно тех, что напоминали Салуччи. Они все напоминали ему Салуччи.

Через три месяца он оказался в Испании — как раз к началу гражданской войны. Так само вышло: видно, злая судьба следовала за ним по пятам. Испанская война кое-чему научила его. Во-первых, она научила Рика радоваться, что не при нем случилась американская Гражданская война. Практически в одночасье брат пошел войной на брата, сын на отца, и каждый убивал каждого самым кошмарным из мыслимых способов.

Рик не любил вспоминать о том, что видел в Испании. Хемингуэй написал об этом целый роман, роман о тех местах, где тщета венчалась с жестокостью, а отпрыска назвали интербригада. У Хемингуэя война выглядит героически, но что писатель знал? Рик видел, что интернационалисты были пушечным мясом, пережеванным и выплюнутым гитлеровским легионом «Кондор» и итальянскими чернорубашечниками, и ничего героического в этом не было. Опять повторялась Эфиопия, только еда получше. Рику невыносимо было видеть, как стольких хороших парней так бездумно бросают на пулеметы франкистов. Как и он, эти парни верили в борьбу против фашизма, но в отличие от него хотели умереть за свое дело. И не то чтобы он не хотел умереть; просто он старался умереть за другое — и не преуспел.