Книга Заклинатель драконов - Ян Сигел

Картина меняется, В сводчатом помещении, возможно, это винный погреб, хотя никакого вина не видно, появляется старик. Его лицо не различить в темноте, но девушка знает, что это старик. Она может учуять запах плесени, слегка кисловатый запах старого тела. Факел в руке старика освещает помещение, выхватывая из темноты плиты каменного пола, пятна плесени на стенах, цилиндрическую конструкцию, которая является неким источником, гораздо более древним, чем все сооружение. Он покрыт тяжелой каменной плитой. Старик немного сдвигает плиту, и из щели вырывается красный свет, будто свет из самого жерла вулкана. Оттуда раздаются шипящие, булькающие звуки. И в этот момент они отчетливо видят лицо старика, помертвевшее в алом свете, это — лицо трупа. Затем его окутывает дым и образ исчезает.

Огонь заклинаний затухает, из мрака доносится голос Моргас:

— Дракон находится в яйце, и осколок камня — а это фамильная драгоценность тех, кто спасся, —спрятан в драконе. Во Времени он вырастет и станет больше всех зверей. Его не удержат никакие оковы. Даже он не сможет добиться повиновения этого дракона. С драконом может говорить лишь Заклинатель.

Но девушка думает о старике, на мгновение появившемся в свете подземного пламени. Очертания головы, взгляд, устремленный вниз, удлиненный овал лица и треугольные челюсти, хищный, крючковатый нос. Пепельный оттенок кожи, который не согрел даже красный свет, разумеется, не является свидетельством старости, этот цвет говорит о чем–то другом, возможно, это передается с генами…

К какой расе принадлежит Заклинатель драконов, — допытывается девушка, — почему у него такая черная кожа?

Это не признак расы, это — его судьба, — отвечает Моргас. — Говорят, что один из его предков был обожжен пламенем, вырвавшимся из глотки первого дракона, — обожжен, но не убит. И черная кожа передалась его потомкам.

Так и было ?

Возможно.

А может, и нет, — вступает в разговор Сисселоур со смехом, треском отдающимся в вакууме Времени. Она проводит рукой над огнем заклинаний, и пламя съеживается и угасает.

Если Моргас огромная, толстая, разбухшая, то Сисселоур — скелетоподобная. Она напоминает богомола, почти бесплотное создание, чья крохотная головка и тощая шейка кажутся будто насильно вытянутыми из плеч. Лицо ее будто отступает от вытянутого носа к незаметным щекам и бледным шарам глаз. Волосы спутались в клубок шерстяных ниток и прилипают ко всему, что их коснется. Временами ею овладевает желание казаться молодой и красивой, тогда она красит губы кошенилью и надевает как платья прозрачные лохмотья, которые не скрывают ее тела, выставляя на обозрение плоские сморщенные груди, пустыми мешочками свисающие над ребрами. Иногда она надевает на себя сразу два или три платья, перевязываясь веревками, и предстает карикатурой в стиле классицизма. Волосы же взбивает так, как это делали модели прерафаэлитов. Эту смешную патетическую фигуру можно было бы пожалеть, но ее насекомоподобное лицо слишком лишено человеческих черт, чтобы вызывать сочувствие, а в глазах ее видна вся дегенеративность души. Она настолько же менее опасна, чем Моргас, насколько гадюка менее опасна, чем кобра. Одна — большая, агрессивная, абсолютно пренебрегает камуфляжем, другая — может прятаться в гуще листвы и, не предупреждая, ужалить вас.

Они неразлучны, никчемная Сисселоур лебезит, подхалимничает и насмехается, в то время как Моргас, внешне невозмутимая, верховодит над сестрой, не прилагая к этому никаких усилий. Однако существует невидимая зависимость, не только необходимость кому–то доверять, но и потребность иметь более слабого соперника, товарища, который всегда рядом, кого–то, на кого можно производить впечатление, кого можно подавлять, над кем можно измываться. Королева–ведьма не может царить в пустоте, ей нужны подданные. Во времена вне Времени Сисселоур была и придворным, и советчиком, и другом, и рабом.

— Но теперь у нас есть ты, — говорит Моргас, притягивая к себе девушку, и ее жирная, мягкая рука накрывает маленькое лицо, путешествует по плечам и рукам, исследует грудь. Будто к телу девушки прикасается какое–то вялое, подводное существо. — Такая маленькая, такая хорошенькая… такая молодая. — В том, как она произносит слово «молодая», чувствуется пугающая алчность. — Я так долго, так долго ждала, пока… Это должна была бы быть моя сестра Морган, мой близнец, моя задушевная подруга, но она предала меня. Она потеряла шанс обладать безмерной силой из–за нелепой неудачи. Она влюбилась в радости тела, в отношения с мужчиной, которого нет. Ее голова уже давно гниет здесь. С той поры многие здесь перебывали, но никто не смог занять ее места. Они либо были слабовольны и боялись Дара и всего, что за этим следует, или были навязчивы и гнались за незначительными победами, предаваясь мелким страстям. Была тут одна, которую ты можешь знать — Элаймонд, — но она охотилась за воображаемым привидением. Я дала ей свободу, и ею же созданное зло утянуло ее в Преис–подню. Но ты… Я чувствую в тебе силу, силу зеленых щупальцев какого–то голодного растения. Я накормлю его, дам ему удобрения, и оно вырастет и привяжет тебя ко мне, и мы наконец будем втроем. Три — магическое число, число родства. Ты станешь Морган, моей сестрой, и имя, которым ты звалась прежде, уйдет в сны, исчезнет, как исчезают фантазии.

Нет, — возразила девушка, не то чтобы бросая вызов, а просто — выражая сомнения и тревогу из–за имени, которым они здесь никогда не называют ее, из–за личности, оставленной где–то позади. — Я — не Морган. Я — Фернанда. Фернанда.

Ты — моя сестра! — тоном приказа, не допускающим возражений, говорит Моргас, и ее рот будто искривляется вокруг этих слов. — Ты станешь моей кровной родственницей, наша кровь смешается. Держи ее!

Моргас жестко ухватывает руку девушки, Сисселоур обхватывает Ферн сзади. Костлявые объятья на удивление сильны. Ферн пытается бороться, но все бесполезно, и, увидев нож, она затихает. Моргас надрезает свое запястье и прокалывает запястье Ферн. Затем ждет, когда появится кровь. Ферн не больно, только очень страшно. Обряд подходит к завершению, когда она осознает, что это навсегда ее осквернит — никогда уже ее кровь и ее душа не будут лишь ее собственными. Но она не может противостоять им, не может сделать ни одного движения. Даже разум ее онемел.

Однако из надреза на ее руке кровь не течет. Рана сама по себе закрывается. Не вытекает ни капли крови.

Она защищена! — восклицает Сисселоур, и Моргас с проклятьями освобождает Ферн. Когда и Сисселоур разжимает свои объятия, Ферн понимает, что нельзя ни бежать, ни выказать страха.

Они не смогут всегда защищать тебя, — утверждает, а может быть, сама себя успокаивает Моргас. — Теперь ты моя. Я изменю твой мир.

Но теперь уже Ферн знает, что ответить.

— Мир существует во Времени, он движется в бесконечности, как рыбы в океане. Вперед, а не назад. Фернанда — это будущее, Моргас — прошлое. По какому пути ты предлагаешь двигаться?

Моргас не отвечает, но за рыхлой массой ее лица Ферн видит движение мысли. Моргас больше не пытается повторить обряд кровосмешения.

Наступает темнота, время сна и теней. Они едят, хотя Ферн не ощущает голода, спят, хотя она не устала. Спящая груда Моргас содрогается от храпа. Сисселоур лежит под своим одеялом, как скелет в саване. Иногда они обе поднимаются, издавая какие–то звуки, которые, как кажется, вобрали в себя многие шепоты, многие языки… Они бродят, ощупью ищут огонь заклинаний. Находясь вне Времени, Ферн не может понять, действительно ли она спит и сколько времени проводит во сне. Только сны разделяют осознание от беспамятства.