Книга Ужин в раю - Александр Уваров

Да, эта дверь открыта. Это здесь.

Ну здравствуй, сраная моя родина!

Великая страна гордо взметнувшихся вверх бачков, свисающих с них перекрученных бечёвок и длинных труб, по которым низвергаются вниз ледяные потоки хрустальных твоих вод. Ты рождаешь героев и поэтов, полководцев и царей, законодателей и реформаторов. И в каждого из них, в каждого, рождённого тобой, ты вкладываешь частичку самой себя. И дети твои возвращаются к тебе вновь и вновь — и многократно возвращают тебе данное тобой, исполняя священный долг свой. Душа твоя широка и преисполнена любовью ко всему сущему. Ты готова наполнить собой весь мир и каждого одарить благодатью своей. О, недаром, недаром называют тебя святой! И, расправив широкие крылья, орёл летит над тобой…

— О, сразу видно восторженную, поэтическую натуру! Декламировать в таком месте, да ещё и в такое время!

А это ещё кто такой?

Сухонький, седобородый старичок в драной чёрной телогрейке, из-под которой виднелась тельняшка (такая старая, грязная и мятая, что чёрные и белые полосы слились на ней в сплошные серые разводы), сидел на корточках у унитаза и черпал оттуда ложкой воду. Рассматривал её внимательно, поднося едва ли не к самым глазам, подслеповато щурясь при этом, и выплёскивал потом прямо на пол. И зачёрпывал снова.

На меня он смотрел искоса, но с явным любопытством, не прерывая, впрочем, своего занятия.

— У вас всегда таких условиях просыпается дар красноречия?

— А вам то какое дело? — ответил я довольно грубо. — Вы то кто и что тут делаете?

Я ожидал, что старик замолкнет и не станет более вступать в разговор с подозрительным грубияном, ворвавшимся среди ночи в сортир, но старик явно не смутился и с готовностью продолжил разговор. Впрочем, можно ли вообще смутить хоть чем-нибудь человека, черпающего воду из унитаза?

— Августин я, Блаженный, — ответствовал старик. — Божью примудрость исчерпать пытаюсь, до самого дна. А она, вишь, зараза, течёт всё и течёт из бачка. Вот ведь незадача какая! С утра ведь сижу, а конца всё не видно. Бесконечна она, видно, мудрость то Божья.

— Да как сказать, — ответил я.

Мне, безмозглому, удивляться было не положено. Человек, обладающий разумом, непременно решил бы, что старик — местный сумасшедший, забравшийся в туалет через открытое окно. Или, может, алкоголик. Или даже наркоман.

И постарался бы убраться отсюда поживее.

Но меня ни слова старика, ни поведение его нисколько не смутили. В конце концов, почему бы и не Августин? Почему бы и не Блаженный?

Я подошёл к окну и увидел, к крайнему своему удивлению, что оно уже открыто. Отсвет тусклой сортирной лампочки на стекле метнулся в сторону и рама, едва я тронул её, легко скользнула на меня, чуть слышно скрипнув при этом.

— А он ушёл уже, ушёл, — пробормотал старик, словно отвечаю на вопрос мой (который, разумеется, я и не думал ему задавать).

— Кто?

— Да Ангел твой! — и старик отхлебнул воду из ложки, зажмурив глаза и причмокивая, словно смакуя этот глоток. — Ангел твой… Стукнул в окно, я и открыл ему. Он и пролетел, трепеща крылышками… А чего ему тут сидеть? Тут я сижу…

Откуда это старик узнал? Ангел… Знает, что перепачканный кровью человек, влезающий среди ночи в сортир через открытое окно — Ангел?

И ничуть этому не удивляется.

Или и этот тоже оттуда?.. Сверху?..

Но тот, непорочный сын небес, так подло подставил меня?

Ведь подставил же! Подставил!

— Ушёл? Как же это? Почему меня не подождал?! — я стукнул кулаком по подоконнику.

Сволочь! Неужели специально подставил, заставил общаться с этой дурой за стойкой? Может, заранее знал, что этот ненормальный в туалете по ночам сидит?

— Как же он прошёл? Я же всё это время на первом этаже был! Я его не мог не заметить!

— А вот, видно, и не заметил. Отвлёк тебя кто… или сам отвлёкся. Ангелы, они же шустрые. Фр-р-р! И мимо пролетели!

Сообщник он, что ли? Или, может, тоже райское создание?

А что, если спросить его?..

— Слышь, Блаженный, а ты в раю был? Тебе кишки там не вырезали случайно?

— А то как же! — ничуть не удивясь, ответил старик. — Да ещё и на наркозе сэкономили, суки! Да вон, сам смотри.

Он встал, распахнул телогрейку и, задрав вверх тельняшку, с гордостью показал живот. Вернее то, что от него осталось.

От самого пояса и до груди вся кожа была полностью содрана и на том месте, где должен был быть живот — видно было лишь какое-то буро-зелёное, трясущееся, дёргающееся месиво, словно внутренности старика вытащили наружу, провернули хорошенько через мясорубку, подержали денька два на тёплом солнышке и, дождавшись, когда фарш изрядно протухнет, засунули обратно в полость живота.

На мгновение мне показалось даже, что гнойно-кровавая каша эта, переплетение скрученных обрывков кишок и мелко порубленных мышц, взбулькивает, чавкает и хлюпает утробно, словно зловонная топь на подыхающем от времени болоте.

И острый, приторно-сладкий, тошнотворный запах гниющей плоти ударил мне в нос, перебив все запахи гостиничного сортира.

— Дед, — прошептал я, одной рукой зажимая нос, а второй хватаясь за горло, — с меня на сегодня хватит… Насмотрелся я уже сегодня на прелести райские… Христом-Богом тебя прошу, прекрати, опусти тельник то твой. Без тебя блевать тянет!

— Ну это ты напрасно, — обиделся старичок (тельняшку свою при этом всё-таки опустив и запахнув телогрейку). — Много ты в красоте понимаешь и гармонии. Меня, между прочим, сам Верховный Архангел оперировал. У них как раз сабайтунчик какой-то намечался. А тут и я прямиком с Земли то прибыл. Вот они и давай кричать: «Эй, праведник, вали к нам! К столу давай, тебя то нам и не хватает!» Эх, если бы я знал, что это такое: «к столу»… Если б знать…

— А мне говорили, — заметил я, немного придя в себя, — что в раю задохнёшься непременно. Воздух там для людей опасный.

— Опасный, — согласился старик. — Так ведь нам, праведникам, кислородом дают подышать. Это чтобы мы не померли раньше времени. До операции, то есть. А как со всеми прочими поступают — того я и сам толком не ведаю. Может, и им кислород дают. А, может, прямо из мертвецов кишки вырезают… Чего не знаю — того не знаю. Любовь вообще штука сложная, непостижимая…

И, вновь присев к унитазу, он запустил туда ложку.

— Прощай, — сказал я и пошёл к выходу.

— Да, хотелось бы… — пробормотал старик, помешивая ложкой в сортирном своём Граале. — Хотелось бы…

Хотелось бы?

Что именно? Ему хотелось бы никогда со мной больше не встречаться? Ибо следующая встреча могла бы быть уже… в раю? И произойти при обстоятельствах, куда более печальных, чем эта наша встреча? Не знаю. И кто их вообще, праведников этих, знает, что там они хотят сказать…