Книга Канун Дня Всех Святых - Чарльз Уильямс

Лестер смотрела сквозь время (хотя сама она не смогла подыскать именно такую форму для своих немного сбивчивых мыслей). Раз или два ей показалось, что она видит совсем уж странные улицы, совершенно неузнаваемые, мужчин и женщин в невероятных одеждах. Но они появлялись не более чем проблесками, словно будущее Города приоткрывалось ей лишь случайно. Иногда улицы на миг выцветали, их словно вытеснял могучий лес. Тогда среди деревьев поблескивала лента реки или зеленоватое зеркало болота. А однажды она увидела грубый каменный мост, а за ним — скопление примитивных хижин и людей в шкурах. Приближаясь к месту, которое в ее времени занимал центр Города, Лестер уже не удивилась, когда дома и улицы вдруг исчезли, и ей пришлось пробираться по тропе между деревьями — таким было это место до того, как здесь возник Лондон, а может, таким оно стало, когда завершилась долгая и славная история Города, и лишь несколько отставших племен бродили по старым, полустертым дорогам. Огромный Город доверчиво демонстрировал ей все фрагменты своей духовной истории во времени, и в пространстве.

Она пока не могла постигнуть глубокий смысл этой мистерии. Позже, когда она освоится здесь, когда станет мудрее и милосерднее, он откроется ей. То, что замечали ее новые глаза, на самом деле было лишь малой частью грандиозного целого. Вокруг нее раскинулся не только Лондон, здесь были все города — слитые воедино и все же сохраняющие свой неповторимый облик. Они то наслаивались друг на друга, то простирались, как районы одного Города. Будь у нее возможность, она могла бы побывать в любом из них, отправиться в любое время и в любое место, которое люди занимали когда-нибудь или могли бы занять. В этой единовременной бесконечности неуловимо слились и огромный мегаполис, в котором ничего не стоило затеряться человеку, и крохотная деревушка, которой впору было затеряться самой… В этом Городе сошлись Нью-Йорк и Афины, Чикаго и Париж, Рим и Иерусалим; здесь находилось то, к чему они вели своих жителей при жизни. Когда придет срок, Лестер узнает, зачем ей нужно было тосковать среди этих фасадов.

Впрочем, она догадывалась об этом уже сейчас. Не познав милости прошлого, искупленного любовью, она не вынесла бы даже слабейшего отблеска настоящей жизни этого Города. Жить в Городе — значит сродниться с самой жизнью. Те, кто живет здесь, по своей воле проживают новые или старые жизни. На Земле такое состояние возникает в редчайшие счастливейшие моменты дружбы или любви, здесь оно — обычное дело. Новая дружба Лестер и Бетти была лишь слабеньким отголоском подобного состояния, но именно на этом отголоске стремительно неслась теперь ее душа.

Перемещение закончилось. Лестер, возбужденная скоростью и впечатлениями своего путешествия, стояла во дворе дома в Холборне. Эвелин, по-прежнему скорчившаяся возле кресла, наконец почувствовала, как отпустил ее смертный озноб. Судороги, трепавшие ее несчастный дух, стали слабее. Она распрямилась и под пристальным взглядом своего хозяина рванулась туда, куда посылала ее повелительно вытянутая длань. Мгновение — и она оказалась рядом с Лестер. Захваченная своим путешествием, Лестер, признаться, забыла о ее существовании, но теперь сразу вспомнила. Лицо Эвелин выглядело все еще немного застывшим, но тяжелое грубое страдание исчезло с него. Эвелин улыбалась, по крайней мере, ее лицо искривилось. Как и прочие обитатели этого дома, она уже несла на себе отметину Клерка. Лестер деликатно отвернулась: лучше уж было не замечать эту уродливую гримасу. Правда, за последнее время представления Лестер об улыбках стали существенно шире.

Коротко взглянув через окно, ласково и вместе с тем непреклонно она спросила Эвелин:

— И что же ты хочешь, чтобы я тут делала? Если, конечно, — все так же мягко добавила она, — ты действительно хочешь, чтобы я что-то делала.

— ОН хочет, — сказала Эвелин. — Пойдем.

Голос ее стал сильнее и настойчивее, она снова попыталась тащить Лестер за собой. Всех ее сил не хватило бы, чтобы сдвинуть Лестер с места хоть на дюйм, она могла только обозначить свое желание. Но Лестер зашла слишком далеко, чтобы поворачивать назад, и поэтому подчинилась. Вместе с Эвелин она спокойно двинулась прямо через стену, увидела Саймона и тут же узнала его.

Однако с тех пор, как смертный свет отхлынул от нее, изменилось многое. Фигура Саймона утратила ореол величия. Больше того, Лестер заметила, что он чем-то сильно недоволен и стоит с обиженным, даже немножко жалким выражением на лице. Сам он больше не видел ее, не видел даже глаз, как при первой встрече в прихожей. Только поведение Эвелин подсказало ему, что Лестер здесь. Эвелин была их связующим звеном. От нее зависело преодоление помехи.

Существовал лишь один способ действия. Если бы Клерк сам мог войти в мир другой мерности, быстрых законов и милосердных решений, он, наверное, смог бы воспользоваться другими средствами. Но он никогда не бывал там. Все, что он мог, это создать магическую связь земного и небесного и поставить ее под свой жесткий контроль. Он думал только в этих терминах, поэтому появление Лестер вместе с Эвелин означало для него только одно: Эвелин каким-то образом способна удерживать Лестер. Ему и в голову не приходило, что Лестер могла просто прийти сама. Он, столько болтавший о любви, не знал о ней ровным счетом ничего. Вот почему он даже не догадывался о Бетти, вынырнувшей из вод мудрого озера, лежавшего прямо посреди великого Города, как тень от собора — в центре картины Джонатана.

Таинственный и незаметный источник, бивший из самого сердца Лондона, питал его. Множество источников многих миров, Темза и все остальные реки рождались и несли свои воды в море, море разливалось все шире, по нему ходили корабли; континенты, составлявшие его берега, тихонько двигались, намекая на еще большие, скрытые континенты. Здесь царил сам принцип движения, поскольку оно первое было даровано некогда творению. И Саймон собрался обратить это движение вспять?

Перевернуть речь, которая есть то же движение, но в другой форме? Ну что же, только пусть сначала попробует зачаровать трех девушек и подчинить их своей воле.

Он услышал, как Эвелин вошла в зал и прошелестела:

— Вот она.

Он знал, что надо делать, и принялся за дело без промедления. Ему предстояло построить ловушку и установить магическую связь между собой и одной из умерших девушек, чтобы она могла утянуть за собой и другую.

Пусть попадутся обе! Гибельный анти-Тетраграмматон для этого не годился, но ему должно хватить и других заклятий, способных отклонить первичные потоки. Он выпрямился. Он устремил на Эвелин горящий взор и принялся почти неслышно гудеть. Невидимые пылинки, рассеянные в воздухе, и еще меньшие частички материи отозвались ему. Немного погодя он перестал гудеть и сплюнул. Плевок упал на пол у ног призрачной Эвелин, немедленно покрылся пленкой почти незримой пыли и начал притягивать пылинки. У самого пола постепенно конденсировалось слабое, но вполне различимое облачко.

Он глубоко вздохнул. Он втянул воздух, наклонился к облачку, которое поднималось теперь подобно крошечной пирамиде, и выдохнул воздух в ее сторону. Он простер вниз, к облачку, обе руки и снова плюнул. Когда плевок коснулся пыли, пирамида стала гуще и плотнее. Испустив тихий посвист, кучка пыли начала расти на глазах. Над ней повис в воздухе другой звук, тихий, не громче шелеста, не голос, а эхо страждущего голоса.