Книга Признания на стеклянной крыше - Элис Хоффман

— Нечего Джеймсу делать в мире моего прошлого, — сказала она по телефону Мередит. — Ему вообще незачем тащиться в Коннектикут.

— Ты полагаешь, наши миры разделены между собой? Как разные уровни в преисподней?

— Я это точно знаю. Кроме того, и бизнес требует моего присутствия здесь.

Сущая ерунда. В книжной лавочке «Счастливый поворот» если что и удавалось продать, так одни только сказки; предприятие держалось на чистой любви к искусству, при полном отсутствии барышей и с весьма шаткими видами на появление таковых. Джеймс соорудил два низеньких стола и приставил к ним стулья для постоянных посетителей — соседских ребятишек, которые чаще приходили не покупать, а почитать любимую сказку, сидя в магазине. Чтобы хоть не вести дело себе в убыток, Бланке понадобилось бы сбыть как минимум тысячу «Волшебных сказок» Эндрю Ланга, от «Алой книги» до «Розовой», да еще и с «Оливковой» в придачу.

— Не жалеешь, что не приезжала на панихиду по Сэму? — спросила Мередит.

— Ничуть. Ее отслужили вопреки его воле. Лишь потому, что так хотели отец и Синтия.

— Приезжай во вторник. Похороны назначены на следующее утро. Лавку свою закроешь. Я закажу места в гостинице. Приедешь — расскажу, что твой отец увидел на газоне.

Бланка усмехнулась.

— Откуда тебе знать? Тебя же при этом не было.

Но Мередит уже повесила трубку, и в ответ послышалось только размытое потрескивание мертвой линии — сигнал, что на другом конце никого нет.

Бланка несла домой книги из мусорных ящиков, с блошиных рынков и благотворительных распродаж, как другие подбирают брошенных сироток. Держала стопочку книг в ванной комнате, чтобы читать, принимая ванну, хотя края страниц от этого плесневели. Читала в поезде и в автобусе, из-за чего нередко опаздывала, проезжая нужную остановку. Без книжки не умела сидеть в ресторане и могла, поглощенная чтением, начисто забыть иной раз о своей котлете, о спагетти или о сотрапезнике. Джесамин Банкс, близкая и верная подруга — с которой Бланка делила комнату в общежитии во время того страшного семестра, когда погиб Сэм, — мягко заметила ей как-то, что этим она, быть может, воздвигает буфер между реальным миром и воображаемым. В ответ Бланка рассмеялась, что подруга наблюдала за ней довольно редко:

— Ну и прекрасно! Как раз то, что мне надо!

Для Бланки и впрямь существовали раздельные, разъединенные миры. До и после, темное и светлое, реальное и воображаемое, придуманные истории в книжках и собственная житейская история — ну и, понятно, потерянное и найденное. Прелесть сказок заключалась в том, как четко проходили в них эти разграничения: страны подразделялись на королевства, королевства — на княжества, дворцы — на вышки и на поварни. Сказки были картами; картами из крови, из костей и волос — распутанными клубками подсознательного. Каждое слово в сказке было живое, осязаемое, как яблоко или камень. Каждое вело от текста к подтексту.

Сказка, которую Бланка читала в тот вечер, когда погиб Сэм, называлась «Ежик Ганс». В сказках на каждом шагу вам попадались нелюбимые дети; одни из них выживали, другие — нет. Гансом звалось горемычное создание, которое ютилось в закутке за печкой, так как родитель этого ежа видеть не мог своего отпрыска. Ганс уродился не таким, как хотелось отцу, — и тот не замечал его, забыв неудачного детеныша, как забывал своего сына Джон Муди. В глазах отца, что бы ни сделал бедный Сэм, — все тоже было не так. Есть у ребенка усы и хвост или нет — какая разница? В обоих случаях — одно и то же. Полное сходство.

Годы прошли с тех пор, как Бланка последний раз видела брата, и все равно мир без него продолжал оставаться чужим, невозможным. А вдруг произошла ошибка? Бывало же, что человек, которого считали пропавшим, все-таки выходил из дремучего леса, весь в колючках, приставших к его одежде! Да только в случае с Сэмом дремучий лес был повсюду и слишком глубоко вонзались колючки. Такое высилось нагромождение камней, что не перелезешь; такая горькая гниль таилась в сердцевине яблок, что в рот их не возьмешь. Он не сумел выбраться на дорогу.

И все же какой-то след по себе Сэм оставил — Икаровы рисунки, граффити, подписанные изображением крылатого человека; картины, написанные цветными мелками и краской; произведения искусства, разбросанные по всему Нью-Йорку. Вот только автора было не найти. Он потерялся там, куда другим путь заказан: на извилистой тропе, ведущей по воздуху.

Изредка Сэм звонил Мередит попросить денег, и она посылала ему в Манхэттен до востребования почтовый перевод. Изредка вламывался незваным гостем к знакомым, показываясь то в Бриджпорте, то в Нью-Хейвене или в богемных кварталах на Ист-Сайде, — а нет, так жил на улице. Бывал и в Челси, навещая свою прежнюю подружку Эми, — и как-то раз, когда вышел на крышу покурить, его любимый попугай Конни, которого он держал при себе столько лет, взял и ни с того ни с сего улетел. Обыкновенно сидел у Сэма на плече, а тут — то ли снесло порывом ветра, то ли неодолимо поманила даль… Сэм погнался за ним, опасаясь, как бы с непривычки попугай, взлетев на мгновение, не разбился, упав на мостовую.

А вышло, что так случилось с ним самим.

Эми передала родным волю Сэма: чтобы его кремировали, а прах развеяли по Манхэттену; однако Джон Муди об этом и слышать не хотел. Он принял решение похоронить Сэма рядом с матерью. Развеивать чей-то прах над городской территорией не разрешалось — уж кто-кто, а Джон Муди все правила, инструкции и нормы знал досконально. Эми могла просить и убеждать сколько угодно: по закону никаких прав у нее не было. Они с Сэмом так и не собрались пожениться. Ближайшим его родственником был отец.

— Да поступайте вы как знаете, — закончила Эми свой телефонный разговор. Они с Джоном Муди ни разу лично даже не встречались. — Испеките пирог, задуйте свечу — и радуйтесь, что его больше нет. Вы никогда не понимали, кем он был.

Каким хотел бы видеть Сэма Джон Муди? Конечно уж, не такого сына желал бы он себе: колючий, как еж; эти ночные кошмары и чьи-то косточки, выбеленные временем… Джону в иные минуты действительно приходило в голову, что хорошо бы Сэм притулился где-нибудь за печкой, свернувшись в клубок, — да подцепить бы его за хвост, да выкинуть в мусорный ящик и забыть… Эми сказала правду. Он и в самом деле не раз мечтал, чтобы Сэм исчез — улетучился, как ни кощунственно это теперь звучало; спокойно и тихо скрылся из их жизни. Тем не менее, не кто иной как Джон Муди отправился на правах ближайшего родственника в Нью-Йорк опознавать по лицу и отпечаткам пальцев тело сына — не важно, понимал он или нет, кем тот был.

Поскольку отец не посчитался с волей Сэма — как не считался, впрочем, никогда, — Бланка и не поехала на похороны брата, осталась в Лондоне. Решила, что не вернется домой. Вообще. Решение пришло, когда она сидела, поджав ноги, на кровати в студенческом общежитии и плакала, читая сказку «Ежик Ганс». Во всяком случае — не вернется наблюдать, как Сэма закапывают в землю. Если б он только улетел! думала она. Был бы сейчас не в земле, а на воздухе, где ему — истинное место.