Книга Завещание Сталина - Эдуард Скобелев

Многонациональный состав мира — не проклятие его, это его богатство, его сила и красота. Создавая беспорядки, интригуя среди народов, шайки негодяев взращивают на возникающих сложностях систему террора, которую якобы способен преодолеть только интернационализм. Мы должны размежеваться с ними, но размежеваться без потерь и без насилия. И это: коммуна или община, которая в состоянии разрешить любые проблемы так, как их уже не может разрешить даже наша Советская власть…»

Старый вождь говорил о том, что непреложные связи жизни разорвать не под силу никакому стратегу. Если в обществе есть те, которые грезят о сверхбогатстве, всегда будут нищие. Если в обществе процветает разврат и насилие, оно не сможет сделать ни единого шага в своём духовном развитии. Если при организации каких-либо процессов растёт бюрократия, значит, правитель выбрал совершенно ложные цели…

Он пришёл к выводу, что народы останутся пешками на мировой шахматной доске, пока не сумеют создать новую традицию, при которой лучшие мудрецы нации станут фиксировать свой опыт и передавать его претендентам на правление… Он считал, что самую большую и важную тайну сегодня представляет не численность армий или их оснащённость, не новейшие типы самолётов и танков, а разработки по естественному приспособлению народов к самому эффективному быту. «Главное богатство и высшую гордость наций составляет их потенциал к духовному совершенству, основанный на эффективном быте».

«Но что же плакать и рвать на себе волосы? В жизни обратного хода не бывает. Я думаю, решение реально переменить судьбу народов к лучшему явится мировым признанием нового героического подвига советского человека, испившего всю горечь мировых гнусностей, но нашедшего в себе силы для гармонии…»

Сталин напоминал, что учесть надо всё: и то, что страны народной демократии будут держаться до тех пор, пока будет сильна и непобедима советская армия, пока СССР сможет оказывать колоссальную помощь элите этих стран. «Их будут перекупать наши противники и, конечно же, перекупят: высокие идеалы не могут пустить глубоких корней в этих странах, они изъедены торгашеством и эгоизмом, они вряд ли примут с первой попытки жертвенность и терпение советских народов…»

Сталин предвидел, что движение к подлинной свободе оживит вражеское подполье у нас в стране. «Вот отчего нужна община: только она убережёт от разрушительных махинаций неисчислимых фокусников и «учителей жизни. Только община сделает необратимой нашу удивительную и уникальную историю…»

«А встают ещё другие сложные вопросы — мировая валюта, мировой рынок. В принципе, мы устоим только тогда, когда сумеем обойтись и без мировой валюты, и без мирового рынка — он уничтожает здоровые экономические отношения в любой стране в угоду финансовым акулам и их стремлению к мировой власти.»

«Мы должны быть устойчивы в каждой клетке своего организма. Это — община как вершина демократии и вместе с тем вершина порядка и организации индивидов. Решит не мера труда сама по себе, а мера нравственности снизу доверху, включая нравственность власти…»

Маара

Она сползла с высокой кровати, ощущая тошноту, изжогу и слабость во всём теле. Её вырвало на ковёр, который Борух привёз неделю назад из-за границы. Ковер выткали в Италии — чёрные перекрещивающиеся треугольники на голубом фоне…

Шатаясь, добралась до ванной, сбросив по пути испачканные слизью бикини и кружевной лифчик. Ещё раз блеванула возле белоснежной двери с золотыми разводами вдоль ромбов рифлёного стекла.

Открыла горячую и холодную воду до отказа — с рёвом хлынула вода в ванную-бассейн. Вылила в бурлящие потоки все содержимое флакона шампуни, которую нашла в шкафчике. И мылилась, долго мылилась — тёрла лицо, голову, тело и те части тела, которые лапал Штенкель, выдававший себя за американского немца.

Горел анус, кровоточила прямая кишка, рези были невыносимы.

«Сволочи, сволочи», — возмущённо шептала она, пытаясь смыть следы насилия, а потом долго стояла под горячим душем: «Господи, господи, как же ты терпишь всю эту грязь? Как же ты это допускаешь, отделываясь ловкими отговорками своих полусонных наместников?..»

Утром Борух привёз её в свой главный коттедж, который почему-то не сдавал даже за большие деньги, и уже в прихожей понудил Мару к совокуплению — прямо на полу, на шкуре медведя, которую он называл «Россия». Шкуру Борух выменял у какого-то бича за четыре бутылки водки в Красноярске, где останавливался по дороге на знаменитый никелевый комбинат, — он и там имел свой гешефт.

Потом они готовили пиццу, и он заставил её выпить два бокала крепкого вина. Она чувствовала, что Борух совершает какой-то ритуал.

Когда она захмелела, Борух сказал, стуча волосатым пальцем по золотым часам:

— Через полчаса здесь будут мои друзья. Если ты угодишь им, мы заработаем три тысячи баксов. Пятьсот твои сразу и пятьсот потом, если у меня выгорит дельце. Ребята — похлеще Оси Бендера. Тот знал тысячу способов изъятия денег у совков, они знают в два раза больше. Ни Россия-сука, ощенившаяся сегодня ельцинами и примаковыми, ни засраный Запад перед ними не устоят: они орудуют руками и ногами. Только не рыпайся напрасно…

Борух, взявший её клятвенными обещаниями если не руки и сердца, то пятидесяти тысяч долларов отступного, использовал её как приходящую по звонку блядь и теперь продавал своему будущему компаньону. О женитьбе или о пятидесяти тысячах «зелёных» речь уже совершенно не заходила.

— Как же наши отношения и уговоры? — напомнила она, это сидело в ней постоянной занозой, вызывающей обиду и гниение всего организма.

— Потом — потом! — заорал Борух, злобно округлив глаза. — Отхватишь всё своё, не беспокойся!.. Не приставай, как панельная шлюха!..

Это была одна из бесчисленных пощёчин, которыми хлестала её судьба с тех пор, как на Курском вокзале застрелили её отца, редактора разорившегося издательства. Всё было подстроено, и убийство было, конечно, заказным. Отец тревожился за неё, Мару, и не раз говорил, что влип в осиное гнездо, из которого надо бежать. Убежать он не смог, не успел. Убийцы стреляли прямо в толпе… Но тела его она так и не увидела: о преступлении стало известно лишь после того, как отца похоронили…

Борух ничего не знал о её трагедии, это совершенно его не интересовало, он верил в то, что он и его друзья опрокинули СССР и теперь никто и никогда не отнимет у них власти над народами несчастной, оказавшейся без глаз и разума державы.

Ранний неудачный брак поломал её жизнь. Три года она была доброй матерью и примерной домохозяйкой, так пожелал муж. А затем три года убила на то, чтобы отделаться от негодяя, основавшего, как открылось, ещё две семьи, и тоже несчастные, полные лжи и откровенной наглости. Она прошла через долгие и унизительные суды, чтобы защитить своё право на сына, убедившись, сколько зла причиняет людям «демократия», защищающая денежных негодяев с гораздо большим эффектом, нежели порядочных людей.

Диплом, и без того слабенький, за шесть лет, проведённых в суете и пустых хлопотах, превратился в бумажку, с которой и соваться было неудобно.