Книга Small World, или Я не забыл - Мартин Сутер

Симона была подавлена и, вернувшись к себе в комнату, бросила фотографии на стол.

— Я рад, что тебе уже лучше, — произнес голос у нее за спиной. Это был Томас Кох. Он сидел на краю постели и теперь встал. Симона смотрела на него выжидательно.

— Меня пустила сестра. Вспомнила, вероятно, что этот дом мой.

— Я не вернусь назад в виллу, если ты пришел за этим.

— Это ваши дела с Урсом. Симона ждала.

— Как здоровье Кони? Симона пожала плечами.

— Сегодня так себе.

— А чудодейственное лекарство?

— Никакого результата, — сказала она. — Пока еще, — добавила она быстро.

Симона еще никогда не видела Томаса Коха таким. От его самоуверенности не осталось и следа. Он смущенно стоял в этой маленькой простой комнатке, не знал, куда деть свои руки, и, похоже, был чем-то серьезно обеспокоен.

— Ну ты садись.

— У меня не так много времени. — Он взял со стола фотографии и с отсутствующим видом стал перебирать их. Симону охватил страх. Но Томасу явно было безразлично, откуда они у нее.

— Так много воспоминаний, — пробормотал он задумчиво.

— Для него с каждым днем их становится все меньше и меньше. — Симона показала на одного из мальчиков под тентом на пляже. Квадратный череп, узко посаженные глаза. — Это ведь ты, да?

— Ну ты же видишь.

— Кони больше не может отличить вас друг от друга. Иногда он называет тебя Кони, себя иногда Томи, а чаще говорит Томикони или Конитоми.

— Ужасная болезнь. — Томас продолжал перебирать фотографии.

— Хочешь его увидеть?

— Нет, — сказал он как-то поспешно. — Нет, может, в другой раз. Пойми меня правильно.

Симона поняла. Томас Кох был очень озабочен. Но только не по поводу Конрада Ланга, а по поводу самого себя,

Конитоми мог бы уже лечь спать. Он устал. Но он не хотел этого. Если он заснет, они придут и станут его колоть.

Томикони не знал, что лучше: если не зажигать свет, они его не увидят. А если зажечь свет, тогда он вовремя заметит, что они идут. Если же он все-таки заснет, то может пропустить момент, когда они зажгут свет. И тогда уже все, слишком поздно, потому что они уже будут здесь. Если он, конечно, спрячется, тогда они, может, и уйдут.

Конитоми тихонько откинул одеяло и поджал ноги. Это было не так просто. К левой ноге они привязали ему что-то тяжелое, чтобы он не мог убежать. Теперь спустить ноги с кровати. Сначала правую, потом эту, тяжелую. Он съехал с края кровати. И стоял возле нее. Где бы ему спрятаться?

Слишком поздно. Зажегся свет.

— Не надо меня колоть, — захныкал Томикони.

— Now there, now there (Ну, ну, не плачь!), — успокоила его сестра Ранья.

С того дня, как его не пустили в гостевой домик, сказав, что Симону нельзя тревожить, Урс Кох выждал без малого четыре недели. За это время о самочувствии своей жены он справлялся через третьих лиц. Он обладал уже достаточным жизненным опытом и знал, что лучше всего придерживаться тактики «не бегать за женщинами, тогда они сами прибегут».

В случае с Симоной, которую он, несмотря на ее резкий протест, объяснимый, по-видимому, ее беременностью, считал покладистой, такая тактика тоже должна была сработать. И поэтому, когда его отец сказал: «Тебе бы надо быть к ней повнимательнее, а то как бы ей не взбрели в голову дурные мысли», он сразу спросил: «Самоубийство?» Но тот ответил: «Развод», и тогда Урс только усмехнулся и выбросил это из головы. Он решил еще немного подождать. Но потом, когда она по-прежнему не давала ничего о себе знать, он подумал, что пора сменить тактику.

С огромным букетом ромашек — любимыми цветами Симоны — он направился к гостевому домику, позвонил и попросил сестру Ирму передать ей, что не уйдет, пока его не впустят. И будет ждать хоть всю ночь. Это подействовало. Его провели в комнату к Симоне.

— Я хочу извиниться и просить тебя снова вернуться ко мне, — начал он разговор. Это было частью его новой тактики.

И даже когда Симона ответила: «Нет, Урс, в этом нет никакого смысла», он продолжал играть свою, видит бог, не простую для него роль.

— Я хорошо осознаю: то, что я сделал, нельзя исправить.

И только когда Симона сказала в ответ: «Нет, нельзя, и поэтому будет лучше, если ты и пытаться не будешь», он отклонился от продуманного текста и вскипел:

— Что ж мне теперь, стреляться прикажешь? На Симону это не произвело впечатления.

— Мне безразлично, что ты сделаешь. Я подам на развод.

Какой-то момент она думала, что вот сейчас он начнет бушевать. Но он вдруг рассмеялся.

— Ты спятила! Посмотри на себя! Ты скоро уже будешь на шестом месяце!

— Чтобы знать это, мне не надо на себя смотреть.

— Как ты себе это представляешь? У нас родится ребенок и мы разведемся? Все одновременно?

— Тебя послушать, так тебе куда приятнее сделать сначала одно, потом другое, так, что ли?

— Ни то, ни другое. Я вообще не хочу развода. Об этом не может быть и речи. Я не хочу никаких дискуссий на эту тему.

— Отлично. Я, собственно, тоже. — Симона подошла к двери и взялась за ручку.

— Ты выбрасываешь меня из моего собственного гостевого домика?

— Прошу тебя, уходи! Урс сел на кровать.

— Я никогда не дам согласия на развод.

— А я подам жалобу.

— На что?

— На измену. Причем семикратную, если тебе интересно. Урс поднял брови.

— Доказательства?

— Я сделаю все возможное, чтобы найти и свидетелей, и доказательства. Урс встал и приблизился к ней.

— Я не допущу, чтобы моя беременная жена развелась со мной после двух лет супружеской жизни, понятно? Так просто я не сдамся. Со мной этого не случится, а значит. не случится с нами. С Кохами такого не бывает.

— Мне безразлично, что бывает с Кохами, а что нет, — сказала Симона и открыла дверь.

— И все только из-за того, что ты беременна, да? — Симона покачала головой. — Из-за чего тогда?

— Я не хочу прожить всю свою жизнь с тобой.

В один из весенних дней — фен разогнал облака, небо заголубело, садовники озабоченно наморщили лбы — Кони нарисовал «Дом снежснежков в мае». Симона пришла чуть раньше на сеанс с фотографиями. У Конрада еще не закончилась трудотерапия — он сидел, глубоко погрузившись в себя, за столом и рисовал. Симона поздоровалась с ним. он коротко кивнул ей и опять занялся своим рисунком. Он окунул кисточку в стакан с мутной водой и начал водить ею по листу с акварелью. Симона села и стала терпеливо ждать. Когда сестра сказала:

— Чудесно, господин Ланг, просто превосходно, мне это очень нравится. Можно мне показать госпоже Кох? — Она встала и подошла к столу.