Книга Забытый вальс - Энн Энрайт

Осенью, после нашего знакомства в Эннискерри, Иви пошла в школу и Эйлин вновь столкнулась с суровой реальностью жизни. Молоденькая, очень расположенная к ним учительница выслушала трагическую повесть и как-то странно заморгала:

— Не могли бы вы объяснить еще раз?

Шон и Эйлин ринулись к директрисе. Та встретила их с полным пониманием и, выпроваживая из кабинета, напомнила, что в классе имеется еще двадцать девять учеников.

Припадок настиг Иви в октябре, на линейке перед звонком, и все носились с ней как с писаной торбой, за исключением одной маленькой и очень вредной девчонки. И вообще, как Иви с мудростью пятилетнего ребенка объясняла матери: «Это же не я, понимаешь?»

Родители посмеялись, но им стало неловко. Иви пыталась объяснить: внутри нее что-то происходит, но она к этому не причастна. Девочка не подбирала поэтических выражений, не философствовала насчет идентичности. С ней происходило что-то дурное, и она хотела положить этому конец.

В пять лет она стала личностью. Оставалось только надеяться, что Иви никогда не утратит решимости. Эйлин сдалась. Девочку посадили на другие лекарства, от которых она постепенно набирала вес и, возможно (опять-таки трудно судить), они же вызвали легкое недержание. Зато исчезли припадки, от прежней чудаковатости не осталось и следа. Иви казалась немного заторможенной, но это, вероятно, из-за полноты. К тому же девочка быстро росла. В Бриттасе я с трудом ее узнала. И теперь уже Шон настаивал на диете — его дочь выглядела не как ребенок среднего класса. Диета могла бы уравновесить действие лекарств, и к тому же я допускаю, что, увеличиваясь в размерах, Иви начинала его раздражать. То запретное мороженое, из-за которого разгорелся скандал в Бриттасе, — в голосах обоих родителей явственно слышалось отчаяние. Они цеплялись за быстро ускользавшее от них младенчество Иви, а оно ускользало навеки, прямо там, у летнего трейлера Фионы и Шэя.

По совету доктора Прентис они начали с осени снижать дозу, а потом вовсе отменили лекарство. Ничего не случилось.

Иви оставалась прежней, и душой, и телом. Немножко слишком замкнутая. Одинокая девочка, всегда настороже. Когда я столкнулась с ней в тот Новый год, мне померещилось, будто взгляд ее застыл в ожидании, словно она познала опасность или туговата на ухо. Приступов так и не было, Иви переросла детскую болезнь. Да и вообще не так уж это было страшно. За то лето, когда ее пичкали взбитыми сливками, припадки случались раз пять, последний настиг ее на линейке в первый школьный год. С тех пор и до десяти лет — никаких проблем.

Вот и все, что было с Иви, насколько я могу судить. Но это не вся правда. Это лишь концентрат правды.

Потому что — не стоит лукавить — с того дня, как Иви появилась на свет, Эйлин ежеминутно тряслась за ее жизнь. Едва заглянув в мутные младенческие глазки, она испытала такой страх, какого никогда в жизни не ведала. Отлучить Иви от лекарств — пустяки в сравнении с драмой отнятия от груди или трехактной оперой приучения к грудному вскармливанию.

И хотя напрашивается вывод, будто Эйлин сама отвадила мужа, если сверить даты (а я сверяла), прислушаться к многозначительным паузам и сделать выводы, вы уличите Шона минимум в одной неверности до того, как Иви слетела с качелей и забила крохотными пятками. Ведь так оно и бывает, верно? В реальном мире нет одного конкретного момента, когда отношения изменились. Нет тут ясных причин и следствий.

И пусть следствие ясно, причину еще предстоит выявить.

Следствие может проступить спустя много лет, когда отправишься на ужин с новой партнершей, а она вдруг скажет: «Погляди, кто за тем столиком!»

Подозреваю, первый романчик он закрутил с той специалисткой по налогам, которую я видела на конференции в Швейцарии. Судя по датам, Иви была еще в пеленках, когда начались краткие, мерзкие, пылкие свидания. Окошко или форточку в свое сердце он приоткрыл на кухне у Фионы, когда та только что забеременела Джеком. Иви сравнялось три, и раз он заговорил с соседкой о печали и одиночестве своей жены, значит, у той уже был повод для печали. Хотя допускаю, что повода и не было, а Шон просто выдумывал, о чем бы поговорить.

Потом девушка с ногтями-жвачками — так я ее обозначала, — та, с оценками по математике, которая пила, как пьют в двадцать два, и пускалась во все тяжкие. Это примерно в ту пору, когда мы встретились в Бриттас-Бей. Теперь в воспоминаниях его обнаженный торс на пляже выглядит иначе. Крепкие ноги, аккуратная спина, Шон стоит спиной к нам у кромки воды, а его жена выпутывается из дочкиных рук. Я вижу пучки волос вокруг сосков, он прикрывает их черной футболкой, присаживаясь к нам поболтать, и его нагота обнажена по-другому теперь, когда на нее легла тень той девушки, ее прикосновений, тайных объятий. Засранец мелкий! То-то он так приподнимался на локтях, подставляя солнцу счастливое лицо предателя.

Что мне до его измен Эйлин? С какой стати я переживаю? Я ведь и сама — одна из «подружек». И разве неверности не доказывают, что он никогда не любил жену? Правда, мне все-таки кажется, что когда-то любил. Любил ли он мою сестру в тот день в Бриттасе? Любил ли он всех своих женщин? Да наплевать.

Сейчас он любит меня. Или — и меня тоже.

Или?

Я люблю его. Достаточно с нас обоих и этого знания.

Все, что делаем ради любви[38]

Утром первым делом — телефонный звонок. Голос Шона:

— На работу пойдешь?

— Наверное.

— Хорошо, — говорит он. — Пока.

— Где ты? — спросила я, но он уже отключился.

И в постели его рядом со мной нет, в чем я убедилась, уронив заглохшую трубку на кровать. Половина девятого. Свет за окном слишком белый. Я поднимаюсь в сумрачной комнате, раздвигаю занавески из серого льна и вижу мир, раздавленный своей монохромностью.

Зимний спринт по холодной комнате, душ, одевание, мобильный. Там эсэмэска:

«Можешь забрать Ив из Фоксрока?»

Отвечаю:

«Встрча. В город пешком».

Каким образом Иви выберется из заснеженного Эннискерри? Школы закрыты. На дороге ни единого автомобиля. По телевизору показывают ледяное смятение, безмолвный хаос. Все замерло, перемещаются лишь домодельные санки да снежки.

Уж в такой-то день ребенок должен остаться дома? Но я ничего в этом не смыслю, куда Иви идет, почему не идет — на то есть скрытые причины, мощные стихии. Наше дело — продвигаться вперед, с напором, но осторожно, как будто любой небрежно сдвинутый камень может вызвать лавину.

В половине одиннадцатого новая эсэмэска, непонятно к чему:

«Погоди пока».

«Затаила дыхание», — написала я, но потом стерла.