Книга Синдром Л - Андрей Остальский

— Но странно, однако… — продолжала она. — В мелких деталях, ты все тот же. Как целуешься, как… трогаешь меня… Этого не подделаешь. Так что ты по-прежнему — ты. Но что-то с тобой случилось за три года… Впрочем, чему удивляться! Тебе такое пришлось пережить! Слава богу, вообще мужской силы не лишился.

Я облегченно вздохнул. Сказал:

— Да, ты права. Я уже не тот, что был. Грустно, но факт.

— Да нет, что ты! — Она повернулась ко мне, и даже в полной темноте ее глаза наполнили пространство вокруг волшебным сиянием. — Ты не думай! Это все равно прекрасно! Менее… брутально, более нежно… Темп не тот, что был, ну и что? Не вечно же такое вытворять… В этом для меня и есть главный кайф — в твоей нежности. Я в ней купаюсь, плыву… Я в ней растворяюсь… Мне с тобой и таким хорошо. Ничуть не хуже, чем тогда, в лесу… Даже знаешь что? Может, и лучше! Спокойней… умиротворенней. А мне теперь покоя хочется. Я ведь и сама тоже изменилась… Скажи, изменилась ведь?

— Да, — сказал я, — изменилась…

— Я повзрослела, да? И похудела… И… волосы другого цвета… Скажи, тебя это не смущает? Ты ведь меня другую… полюбил…

— Нет, конечно, нет! Ты такая прекрасная, юная, но зрелая женщина, не девчонка какая-нибудь взбалмошная. Бутон, раскрывшийся во всем великолепии, — нес я благостную чушь, и она жмурилась, как кошка на солнце.

А я думал напряженно: что там Рустам этот выделывал, откуда мне знать?

Удивительно, что я чем-то его напоминаю.

Какое-то неприятное, тоскливо-холодное ощущение сжало горло. Ревность, догадался я. Ни разу до сих пор мной не испытанное чувство. Вот оно какое, оказывается. Противнейшая штука, доложу я вам. Гадость.

Да еще к кому я ревную — к призраку!

И вдруг она сказала:

— А выпороть меня не хочешь?

— Выпороть?

Не сдержался, черт возьми, выказал изумление. Потому что всего ожидал, но только не этого…

Какая странная, какая чудовищная мысль — причинить боль этому любимому существу, этому дивному, волшебному телу! Да ни за что! Наоборот, это я за нее любую боль принять готов!

Причем мне вдруг пришло в голову, что кого-нибудь другого, да ту же Ниночку Соколову, я бы пожалуй, и не возражал… Ну, в качестве игры такой, можно было бы и выдрать по попке. Ну не слишком, не до крови, конечно, но так слегка, пожалуй, отшлепать могло бы быть вполне возбудительно… Но Сашеньку… Шурочку мою милую… самую на всем свете прекрасную… Самую нежную и трогательную… Нет, это невозможно!

Черт знает, чем они там с этим Рустамом занимались. Он ее развращал своим садомазо… Любитель этого дела, видно, был. А мне теперь как? Тоже любителем притворяться, чтобы Шурочке угодить? Глазами вращать, орать зычно и кнутом щелкать?

— Ты знаешь, — сказал я, — после той пережитой боли… играть невозможно… Ведь я так соскучился по тебе…

И тут меня осенило:

— Да я к ремню тебя ревновать буду. Нет уж, фигу ему, ты только моя теперь!

Это был удачный ход. Шурочка засмеялась радостно. И тут же полезла обниматься. Но после всего, что было, тело словно свинцом налилось. Я думал, нет, просто не сомневался, что больше не смогу. Только опозорюсь. Но не знал до конца, видно, что это такое… когда на самом деле околдован. Все получилось запросто. Да еще лучше! Красивее! Изящнее. О, как я владел ею! Но была огромная разница с тем, что я испытывал раньше: и она владела мной.

Я и сам не понял, как опять оказался внутри ее, потому что, казалось, был там всегда. Как же мы друг к другу подогнаны!.. До микрона!

Непередаваемое ощущение обнимать ее и чувствовать всю сразу. Каждая часть тела, каждый орган словно находит себе счастливую пару. Мозг мой был занят этой невероятной игрой, серьезнее и важнее которой не было ничего на свете, но какая-то небольшая часть разума еще способна была наблюдать со стороны и делать странные выводы: вот как оно, оказывается, бывает, вот ведь есть какой секс, какое занятие любовью, а я-то думал… Я-то полагал, что знаю про это дело все или почти все, а, оказывается, до этого момента не знал ничего. Вернее, не знал главного.

Еще когда мы в метро с ней ехали… Да-да, мы ехали с ней в метро! С одной стороны, это была, конечно, ужасная ошибка. Но с другой — и урок мне на всю жизнь оставшуюся: нельзя с ней ни в каком общественном транспорте ездить. Категорически! Потому что от этого у меня развивается паранойя. Мне кажется, что со всех сторон на нее глазеют. Подмигивают, головами трясут, заговаривать пытаются!

Но ведь тут же не просто вам красотка! Здесь нечто иное — из снов и мечтаний, из сказок и легенд. Так куда же вы лезете, недоумки быкообразные?

Наверно, и в самом деле многих Сашенька привлекает. Одни волосы золотые чего стоят… Но странным образом мне кажется, что ее главный знаток и ценитель — я и только я! Во всем, может быть, мире. Что я создан для того, чтобы восхищаться и лелеять ее, ценить — так, как не оценит никто другой. Ну, хорошо, хорошо, согласен, могут, наверно, существовать и другие знатоки, где-нибудь на отрогах Анд, или в долине Нила, или в 16-м аррондисмане Парижа. Теоретически возможно… Но практически… Вот выпал некоторым жребий, оказались они с ней в одном вагоне ехали долго, глазели, а дальше-то что? Что — спать потом не могли, покой душевный потеряли? Да ничего подобного! Пришли домой, по сто грамм хряпнули, колбаской закусили… И хоть бы хны — забыли думать! А такой, как я, разбирающийся, на их месте оказавшись, — только увидел бы ее, секунду-другую только бы на нее посмотрел, и все, готово дело, вся жизнь перевернута. Влачил бы и дальше свое унылое существование, зная, что бывает иное. Другая планета, другая вселенная. На которую дали взглянуть одним глазком, подразнили только, вкус к земным удовольствиям отбив. И жил бы я дальше в своем безнадежном убожестве, сильно сомневаясь при этом, что мог бы ей хоть в каком-то приближении соответствовать. Считал бы — не моего она поля ягода. Не про меня такое волшебство создано. Не для сверчков с моего шестка. Но при этом переживал бы и тосковал — впредь и навсегда. Пожизненный приговор.

Но если в силу какого-то фантастического стечения обстоятельств, даже, прямо скажем некоего чудовищного недоразумения, она готова не только терпеть меня, но и счастлива быть в моем обществе… То почему бы и нет? Почему бы не воспользоваться этой ситуацией? Кто же в здравом уме добровольно откажется от главного выигрыша своей жизни?

Правда, мысль свербит: а не ворованный ли выигрыш? Не чужой ли трофей, другому по праву принадлежащий?

Но об этом лучше не думать. И вообще: неизвестно, жив ли он, Рустам этот самый. Если его нет среди живых, что более чем вероятно, то ложь моя — во спасение. Да-да! Мне на удачу, а ей — во спасение. Какая кому разница, если двух людей эта ложь делает счастливыми?

Так что побуду пока Рустамом, а там видно будет, решил я.

Все в ней было для меня идеально. С головы до пят…

Да, пяточки розовые… такие, что от них одних я умом мог подвинуться. В них одних влюбился бы. Им бы одним готов был страстные серенады петь. Я ей сказал об этом, когда она уже засыпала. И она пробормотала сонно: да-да, ты мне уже об этом говорил… И положила мне ступню на ногу. И заснула тут же. А я лежал ни жив ни мертв, боясь пошевелиться, и сердце замирало. Я закрывал глаза и не только пяточку видел, а всю ступню ее, узкую, изящную, великолепную. А пальцы ног? Для кого-то глупость, не имеющая никакого значения. Да что там для кого-то! Именно для меня, например. Для меня, которым я был еще несколько дней назад, это значения не имело. Да что там дней! Еще несколько часов назад я о таких чудесах не имел ни малейшего представления.