Книга Ночь длиною в жизнь - Тана Френч

Обычно па относительно спокойно принимал известие, что вечеринка заканчивается, но в ту ночь у него в баке еще было вдоволь горючего. Вся улица, включая Кевина и Джеки, наблюдала из окон, как он обзывал маму высохшей старой сучкой, Шая — бесполезным мелким педиком, а пришедшую на подмогу Кармелу — грязной шлюхой. Ма в ответ называла его никчемным транжирой и зверем, желала ему сдохнуть в мучениях и гореть в аду. Па велел всем троим убираться прочь, а то — пусть только заснут — он перережет им глотки. Всю дорогу он набрасывался на них с кулаками.

По большому счету ничего нового папаша не отчебучил. Разница, однако, состояла в том, что до тех пор он все это вытворял дома, а не прилюдно, а тут перешел все границы, словно на скорости восемьдесят миль в час отказали тормоза. Кармела устало проговорила тихим бесцветным голосом:

— Он совсем от рук отбился.

Никто не взглянул на нее.

Кевин и Джеки из окна умоляли папочку остановиться, Шай орал, чтобы они убрались в комнату, ма визжала, что это все из-за них, что они довели па до пьянства, папаша орал, что вот он сейчас до них доберется. В конце концов сестры Харрисон, счастливые обладательницы единственного на всю улицу телефона, вызвали полицию. Это было полное западло — примерно как совать героин малышам или материться при священнике. Моя семья вынудила сестер Харрисон переступить табу.

Ма и Кармела уговаривали полицейских не забирать папу — такой позор! — и они по доброте душевной согласились. Для копов в те времена домашнее насилие было чем-то сродни порче собственного имущества: полный дебилизм, но вроде как и не преступление. Они затащили па вверх по лестнице, свалили на пол кухни и ушли.

— Да, ужасно, конечно… — вздохнула Джеки.

— По-моему, это и решило все для Рози. Всю жизнь папаша предупреждал ее остерегаться стада грязных дикарей — Мэки. Она не слушала, влюбилась в меня, убеждала себя, что я другой. А за несколько часов до того, как она вручит мне свою жизнь, когда каждая крупица сомнения в ее мозгу выросла в тысячи раз, Мэки воочию доказывают папашину правоту: закатывают представление с воем и ревом на всю улицу, дерутся, кусаются и швыряют дерьмо, как стая накуренных бабуинов. Конечно, Рози задумалась: каков я за закрытыми дверями и когда все это вырвется наружу, если глубоко внутри я — один из этих дикарей.

— И ты ушел. Без нее.

— Я решил, что за все расплатился.

— Я все время думала об этом. Почему ты просто не вернулся домой?

— Хватило бы денег, взял бы билет до Австралии. Чем дальше, тем лучше.

— Ты по-прежнему винишь их? Или вчера это просто спьяну?

— Ага, — ответил я. — По-прежнему. Всех. Может, это несправедливо, но порой жизнь — просто кусок дерьма.

Мой телефон запищал — пришло новое сообщение: «Привет фрэнк, это кев, изв знаю много дел, сможешь звякни, ок? надо поболтать, пасиб».

Я стер сообщение.

— Ну а если она тебя не бросала вовсе? — не отставала Джеки.

У меня не было ответа — до меня и вопрос-то толком не дошел. И поздно, два десятка лет как поздно, искать этот ответ. Джеки рассеянно пожала плечами и принялась подкрашивать губы. Холли наворачивала безумные круги на раскручивающейся цепи качелей. Я старался думать только о простых вещах: не надеть ли Холли шарф, скоро ли она устанет и проголодается и какую пиццу заказывать.

10

Мы поели пиццы, Джеки отправилась ублажать Гэвина, а меня Холли уговорила отвести ее на рождественский каток в Боллсбридж. Холли катается, как фея, я катаюсь, как горилла с поражением центральной нервной системы, что, конечно, несказанно забавляет мою дочурку — она хохочет, когда я врезаюсь в стену. Когда я вез Холли к Оливии, мы оба стонали от счастливого изнеможения, ошалели от рождественских песнопений, и настроение у обоих поднялось. При виде нас, потных, грязных и счастливых, Лив не удержалась от улыбки. Я отправился в город, выпил с ребятами по паре кружек; пошел домой — мой «Твин-Пикс» никогда не выглядел так мило — и, вооружившись игровой приставкой, выжег несколько гнезд зомби; и улегся с радостной мыслью о прекрасном обычном рабочем дне — я просто готов был с утра облобызать дверь своего офиса.

Правильно я наслаждался нормальной жизнью, пока мог. Впрочем, когда я грозил кулаком небу и клялся никогда больше не ступать на булыжник этой чертовой дыры, мне, наверное, следовало понять, что Фейтфул-плейс примет вызов. Улица не выпускала из своих сетей и собиралась меня вернуть.

В понедельник, ближе к обеду, я представил новехонькую бабулю моему милому мальчику с капризными наркодилерами.

На столе зазвонил телефон.

— Мэки, — ответил я.

— Личный звонок вам, — сказал Брайан, наш администратор. — Примете? Я не стал бы беспокоить, но похоже… вроде бы срочно.

Снова Кевин, кто еще. После стольких лет — все тот же прилипала: один день покрутился вокруг меня и решил, что отныне он мой наилучшайший приятель, или кореш, или бог знает кто. Чем раньше я придавлю это в зародыше, тем лучше.

— Черт возьми, — сказал я, почесав место между бровями, где вдруг запульсировала жилка. — Давайте его сюда.

— Ее, — поправил Брайан. — Расстроенная. Я подумал, что вас лучше предупредить.

Джеки безудержно рыдала в трубку.

— Фрэнсис, слава Богу, умоляю, приезжай — я не знаю, что произошло, пожалуйста…

Ее голос перешел в стон, высокий и неудержимый. Холодок пробежал по моему загривку.

— Джеки! — ахнул я. — Говори, что происходит!

Я толком не разобрал ответ: что-то про Хирнов, полицию и сад.

— Джеки, пожалуйста, соберись для меня на мгновение. Сделай глубокий вдох и расскажи, что произошло.

Джеки судорожно вздохнула.

— Кевин. Фрэнсис, Фрэнсис… Боже… Кевин.

Снова ледяной спазм, уже сильнее.

— Ранен?

— Он… Фрэнсис, Господи… Он умер…

— Где ты?

— У мамы. Рядом с домом.

— Кевин там?

— Да! Нет! Не здесь, в заднем дворе, он… он… — Сестра захлебнулась рыданиями.

— Джеки, слушай меня: сядь, выпей что-нибудь, и пусть кто-то за тобой приглядывает. Сейчас буду. — Я надел куртку, швырнул трубку на рычаг и выбежал из кабинета.

У нас в спецоперациях никто не спрашивает, где ты пропадал утром.

И я снова на Фейтфул-плейс, словно никогда и не уезжал. Родная улица в первый раз отпустила меня на двадцать два года, прежде чем дернуть поводок. Второй раз она дала о себе знать через тридцать шесть часов.

Соседи снова высыпали на улицу, словно в субботний вечер; но день был будний. Дети — в школе, взрослые — на работе, так что собрались только старики, сидящие дома мамаши и типчики на пособии кутались от пронизывающего холода; толпы зевак вокруг не ходили. На крылечках и в окнах торчали бледные, ждущие лица, но по пустынной улице вышагивал с видом ватиканского гвардейца только мой старый приятель — болотный монстр. Полицейские на этот раз сработали на совесть, разогнав толпу еще до начала опасного зуда. Где-то плакал ребенок, но в остальном мертвую тишину нарушали лишь отдаленные звуки уличного движения, перестук каблуков полицейского и стук капель, срывающихся с мокрых после утреннего дождя навесов.