Книга Варшавские тайны - Николай Свечин

— Нарбутта? — поразился Алексей.

— То так.

— А кто убивал?

— Ежи Пехур.

— Расскажи все, что знаешь. Ты видел смерть подпоручика Яшина?

— Нет. Его привезли уже мертвого, ночью. Он сильно страдал перед смертью, то было видно. Велели закопать. У меня большой двор, самый большой на всей Бураковской. И нет болтливых в семье. Я закопал.

— Кто такой Ежи Пехур? Сказывай, старая тварь!

— Я скажу то при пане Нарбутте.

— Твоего Нарбутта ждет тюрьма! Говори мне, сейчас же!

— Нет, — сразу замкнулся Новец-старший. — Пожалейте мою семью и не спрашивайте о нем.

— Тебя переведут в Цитадель, и там ты все расскажешь. Лучше сообщи здесь и сейчас. Это зачтется на суде.

— Нет. Если я скажу о Пехуре хоть слово, он казнит всех нас. То страшный человек. А его боевцы[49]— сущие звери. Они молодые, людская жизнь для них не стоит и гроша. Боев цы смотрят Пехуру в рот: что он велит, то и делают. Скажет: прыгайте в Вислу — прыгнут. Покажет пальцем — и они зарежут сто человек. И все за Великую Польшу…

Старик действительно не сказал больше ни слова. Лыков и запугивал, и уговаривал — ни в какую!

Пора было принимать меры. Когда Алексей подъехал к знакомому дому на Маршалковской, минуло два часа ночи. Он принялся энергически колотить в дверь. Через минуту, ни о чем не спрашивая, ему безбоязненно отворили. На пороге появилась рослая фигура Гриневецкого. Он был в халате, голова всклокочена, на заспанном лице — волосяные подусники.

— Алексей Николаевич? Что случилось?

— Дозвольте сначала войти.

Шлепая по полу босыми ногами, Эрнест Феликсович провел Лыкова в гостиную и зажег лампу. Алексей протянул ему лист бумаги.

— Вот, прочтите.

— Хм… Рапорт Буйного? Помню этого молодца.

Надворный советник изучил справку и вернул ее своему временному помощнику.

— И из-за этого вы меня разбудили?

— Вы, Эрнест Феликсович, видать, не поняли. Никакой Яшвиль у Новца никогда не жил. А мыльница, что я обнаружил на Бураковской, действительно принадлежала подпоручику Яшину. Как я и предполагал.

— Ну и что с того? — хлопал глазами не до конца проснувшийся Гриневецкий.

— А то, что титулярный советник Нарбутт меня обманывал. Запись в домовой книге Яна Касъера подделана — им или Степковским по его приказанию. Нарбутт покрывает убийц, а возможно, сам является одним из них. Нужно срочно его арестовать.

— Здрасьте! — тут же встрепенулся начальник отделения. — Витольда Зеноновича арестовать? Он — убийца? У вас что, Лыков, совсем голову снесло?

— Моя голова на месте. А вы следите за мыслью, господин надворный советник.

— Я слежу! Я еще как слежу! Вы давно уже роете под нас яму!

— Так вот. Как видно из справки, Яшвиль у Новца не проживал и мыльницу, стало быть, забыть там не мог. Это понятно?

— Ну, пусть и так. Дальше-то что?

— Я показал находку вам двоим и сказал, что поеду с ней в «Павяк». Нарбутт тут же попросил меня прихватить с собой Степковского. Якобы чтобы тот передал больному старику пояс из собачьей шерсти. Помните?

— Помню. Вы разве тогда не вместе уехали?

— Нет. На подъезде меня перехватил курьер от обер-полицмейстера, и я велел старшему агенту ехать без нас. Видимо, Нарбутт попросил генерала задержать меня на несколько минут.

Эрнест Феликсович иронично хмыкнул, но промолчал. Лыков продолжил:

— Разговор вышел пустой и надуманный. Ну ни о чем разговор! Я тогда еще недоумевал, для чего Толстой его затеял? Теперь ясно. Меня потребовалось задержать, чтобы Степковский успел предупредить Яна Касъера о находке. И выработать общую легенду. По совпадению букв за легенду сошла фамилия Яшвиль.

— Но я же сам помню князя! — рявкнул Гриневецкий. — Он действительно приезжал в Варшаву зимой!

— Приезжал. Об этом и в справке написано. Но в доме на Бураковской князь не останавливался.

— Подумаешь! Какая-то писарская ошибка… Вы мне поясните, почему Витольд Зенонович убийца! Ха! Нарбутт — и убийца… Больной бред!

— Ваш помощник отводил мои подозрения от дома Новца как мог. Приплел Яшвиля, успел обработать хозяина, подделал отметки в домовой книге.

— Зачем?

— Чтобы скрыть факт убийства подпоручика Яшина.

— Опять это придуманное вами убийство! Идея фикс заезжего ревизора! Чтобы говорить так, надо сначала найти труп!

— А я его нашел. Только что, во дворе дома на Бураковской.

Эрнеста Феликсовича словно огрели дрыном по голове. Он выпучил глаза, булькнул горлом и стал ошарашенно озираться вокруг. Обнаружил стул и грузно плюхнулся на него. Чуть отдышавшись, спросил:

— Это точно он?

— В кафтане, с полицейским билетом и деньгами, что взял в долг у Бурундукова. Лица не разобрать, но рост, сложение и цвет волос — Яшина. Амвросий Акимович уже опознал.

— Ну, раз Бурундуков опознал… Эхе-хе… Но как его убили?

— Распороли живот. Один в один, что и с Сергеевым-третьим.

Гриневецкий некоторое время молчал, смотрел на язычок огня в лампе. Алексей терпеливо ждал. Наконец взгляд надворного советника приобрел осмысленное выражение.

— Теперь поняли, Эрнест Феликсович?

— Кажется, да. Что вы говорили про домовую книгу?

— В ней князь Яшвиль указан как жилец. А в участковом журнале такая отметка отсутствует. Книга же с самого ареста Новца лежала в столе у Степковского.

— Так значит, это его проделка, а не Витольда Зеноновича!

— Вы лучше меня знаете, что это невозможно. Старший агент не та фигура, что может убедить обер-полицмейстера срочно вызвать Лыкова.

— Но…

— И Ян Касъер на мой вопрос, кто велел ему спрятать труп, ответил: Нарбутт.

— М-да… А что он еще сказал? Почему именно ему поручили? И кто, наконец, убийца?

— Убил подпоручика якобы некий Ежи Пехур. Слышали что-нибудь о таком?

— Нет. Никогда и ничего. «Пехур» по-польски — пехотинец. Надо посмотреть в картотеке. И не только в нашей, но и в архиве Военной тюрьмы. Может быть, он оттуда.

— А я считаю, что Ежи Пехур и Нарбутт — одно и то же лицо. И все это время ваш помощник искал сам себя.

— Но подождите чернить Витольда Зеноновича! Как вы быстры на выводы! Сами же сказали, что Касъер называет убийцей другого.

— О котором никто ничего не слышал? И который за полгода казнил в Варшаве трех офицеров, а полиция его так и не нашла? Вот это уж точно бред. Или начальник сыскного отделения занимает не свое место. Вам какое объяснение больше нравится?