Книга Дикие пчелы на солнечном берегу - Александр Ольбик

Она вскрикнула, и ей тут же подвыли Тамарка с Веркой.

Ромка, чтобы не видеть продолжения, присел на корточки и закрыл лицо руками. Он слышал стон Карданова, возню. И сквозь разнообразный звуковой фон процеживался пронзительный фальцет комвзвода:

— Курва партизанская, ты у меня сейчас перестанешь заикаться…

Волчонок снова встал во весь рост и снова прильнул к отверстию между занавеской и стояком дымохода.

Карданов сидел на лавке с откинутой назад головой. По щеке текла кровь.

Востриков механическим жестом поправлял портупею, тяжело дышал и все время бросал злые взгляды на Карданова. Комвзвода с прищуром курил — тень от него, пройдя по диагонали избу, уперлась в угол, где затаились ребята. К ним присоединилась мама Оля. Щеки у нее запали, а в глазах как вспыхнул с самого прихода «гостей» костерок беды, так, не спадая, и горел.

Вадим, поняв, что своим языком сотворил что-то непоправимое, идиотски улыбался, не зная, на ком задержать взгляд.

Тамарка вцепилась в руку мамы Оли, а та, мысленно поблагодарив господа бога за то, что он удерживал Ромку на печке, стала молиться за спасение Горюшина.

— Пора кончать, — обратился комвзвода к Вострикову. Он вгляделся в сбившийся живой клубок на кровати и указал сигаретой на Вадима. — Вот с этого сосунка и начинайте.

При этих словах Вадим сполз с кровати и сиганул под нее.

Беженец сквозь оранжевую пелену видел, как его сына вытаскивали из-под кровати и как он цеплялся руками и ногами за все, за что можно было зацепиться и замедлить скольжение по полу. В какой-то момент страх спутал ему руки и ноги и он безвольной чуркой передвигался в пространстве. Перед самым порогом его поставили на ноги, негнущиеся, кирпично тяжелые. Он обернулся, и все увидели — вместо лица на них глядела меловая маска с обезумевшими глазами. Он хотел крикнуть «помогите», но вместо языка почувствовал во рту липкую, непроворачиваемую массу, готовую до натяга заполнить весь рот.

Вадима увели двое дюжих подручных Вострикова, а через несколько мгновений послышался звук открывающейся и захлопнувшейся двери в пуню.

В разбитое окно влетал ветерок, и в отдельные моменты казалось, что у него хватит сил задуть догорающую лучину.

В избе появился Федоров, о чем-то пошептался с комвзводом и снова вышел.

Верка с пунцово-горящими щеками слезла с кровати и направилась к ведрам с водой. Тонкие косички, не зная о беде, весело порхали над ее лопатками.

Девчушка с жадностью напилась и, постояв в нерешительности, пошла с кружкой к отцу. Ее никто не остановил, и она шла между взглядами, неся на худеньких плечах груз страхов и боли. Она подошла к отцу и поднесла кружку к его губам.

Карданов приходил в себя. Перед глазами еще кувыркался мир, и он никак не мог сфокусировать зрение на каком-нибудь предмете. Мысль ускользала. Его тошнило, и боль от височной кости острой стрелой прорывалась через ключицу к сердцу. Наконец он узрел Верку и почувствовал на губах холодный край кружки. Вода полилась по бороде, несколько капель упало за ворот рубахи — оживило грудь.

Перед глазами все вставало на свои места. Когда лицо дочери приблизилось, он с трудом выговорил: «Надо попасть в баню… Принести сюда автомат»… Голова снова откинулась к стене — в ней, как в тумане, колыхалась мысль: поймет ли дочка его слова? А если поймет — что может сделать? Другая мысль, параллельно первой, была о Вадиме. Однако додумывать ее до конца он не стал, боялся в глубине ее увидеть безнадежность.

Новая волна слабости накатила на него и погребла под собой сознание.

Ввалился распоясавшийся Востриков и с порога стал обзыркивать комнату. Его остервенелый взгляд остановился на Ольге.

— Эй, молодица, задницу отсидишь, — обратился старшина к маме Оле. В голосе — хмельная бравада. — Слышь, пойдем посекретничаем маленько…

И Ромка, и цеплявшиеся за нее девчонки ощутили страшную минуту. Тамарка изменившимся до неузнаваемости голосом завопила: «Нет! Не надо… Нельзя нашу мамулю забирать…»

Карданов напряг мышцы, пытаясь подняться, но что-то в его могучем теле не сработало. Он видел, как Ольга встала с кровати, постояла, взлохматила Тамаркины волосы и, поправляя на груди кофту, пошла на выход. Перед порогом, однако, замерла — не могла переступить его, не попрощавшись с сыном. Ее взгляд безошибочно отыскал глаза Ромки и запечатлел в них вечную любовь и вечное материнское беспокойство. Волчонок, увидев бледное, сузившееся лицо мамы Оли, ее уходящий в себя взгляд, зверино замычал и ринулся с печки. Но когда он, в великой суетне, преодолел ее обрывистый край и выбежал на простор комнаты, мамы Оли там уже не было. Великое удивление исказило и сковало лицо Ромки. Из широко открытого беззвучным плачем рта свесились паутинки слюны…

К Ромке подошел Гришка и увел его на кровать. Там билась о подушки и ревела Тамарка. Верка лихорадочно кусала ногти и пригвожденно смотрела на отца. И как будто опомнившись, она наклонилась к сидящему на корточках у стены Гришке и что-то зашептала ему в ухо. Он слушал и кивал головой. И впервые за часы нашествия на его лице ожил свет надежды. Он встал с пола, поддернул штаны и привычным движением заправил за пояс пустой рукав.

И вдруг все услышали тягостный, исторгнутый болью крик мамы Оли. Тамарка, думая, что этот страшный вопль повторится, накинула на голову Ромки подушку, спасая его от звуков беды.

В хату вошли комвзвода с Федоровым. Оба без головных уборов, разгоряченные, со злыми лицами. Что-то, видно, у них не ладилось.

— Хватит жмуриться, хмырь болотный! — Федоров вплотную подошел к Карданову. — Гордеев, неси воды…

Один из истуканов, сидевших на лавке, быстро вскочил исполнять приказание.

Сквозь полусмеженные веки Карданов уловил Гришкину тень: от кровати — к дверям, ведущим в другую комнату, наполовину прикрытых углом печки. Там царил сумрак, и каратели, занятые всецело Кардановым, не заметили перемещения безрукого.

Карданова окатили водой. Прохлада принесла некоторое облегчение. Но в нем же была и безнадежность: он понял — пришли для расправы.

— Встать! — крикнул в исступлении комвзвода. — Никто за тебя не хочет платить своей шкурой. Это же ты, гад, поддерживал связь с партизанами. — Допрашивающий явно рассчитывал на неожиданность и напор. — Кому, когда, какие сведения передавал? Отвечай внятно и быстро…

Карданов скорее рваным виском, нежели ноздрями, почувствовал теплое, пахнущее потом и пришлыми запахами тело ненавистного человека и наотмашь рубанул рукой. Но то, что ему самому казалось сильным, всесокрушающим ударом, на самом деле было слабой отмашкой. Комвзвода, перехватив его руку, с силой дернул на себя и вялое тело Карданова, без опоры, съехало на пол.

Ему казалось, что он кричит во весь голос, но для присутствующих его шевеление губами было всего лишь невнятными звуками. И только одна фраза, наверное, наиболее важная для него, прозвучала отчетливо, как приказ: