Книга Каждый твой взгляд - Шерри Томас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы Хелена могла и хотела смеяться, то выражение лица Дэвида показалось бы ей необыкновенно забавным. Но в эту минуту она чувствовала лишь недоверие, отчаяние и глубокое унижение. А еще легкий, но в то же время настойчивый приступ тошноты.
Да, она его вспомнила.
Вспомнила не первую встречу, а все четыре года его регулярных визитов: летом, в Рождество и в Пасху. Он любил приезжать в Хэмптон-Хаус, а ей в его приездах больше всего нравились отъезды.
Телеграмму Фица с сообщением о неизбежной свадьбе Хелена получила спустя три недели после возвращения в Швейцарию, в закрытую школу. Пасхальные каникулы она провела дома, и Гастингс — она больше не могла называть его Дэвидом — постоянно, ежедневно, а то и ежечасно ее оскорблял. Иногда ограничивался хищным взглядом, а когда никого не было рядом, похотливо прищелкивал языком. И всякий раз, проходя мимо, непременно говорил какую-нибудь гадость.
— Вижу, цвет ваших волос так и не исправился.
— Занялись изданием книг? Мечтаете превратиться в сушеную старую деву?
— Когда Господь вас создавал, должно быть, представлял Нидерланды. Потому и сделал такой плоской и скучной.
И это только вершина айсберга.
В пятнадцать лет Гастингс стоял под окном с зеркалом и пускал зайчиков ей в глаза. А когда она швырнула в него стакан с водой, поднял белый флаг. Вот только флаг этот представлял собой украденную из прачечной нижнюю юбку.
В шестнадцать Гастингс заявил, что грудь у нее никогда не вырастет, если она не пригласит его делать массаж.
— Мужское прикосновение — единственно верный способ.
А что он сказал о поместье Истон-Грейндж?
— Там имеется темница, мисс Фицхью. Мой дядя был старозаветным кальвинистом, а вам, должно быть, известно, как эти люди ведут себя дома. Поговаривали, что в прежние времена тюрьма эта редко пустовала: как правило, там держали девушку, накрепко прикованную цепью к стене — чтобы не могла сопротивляться проявлению первородного мужского инстинкта. Не хочу сказать, что целиком и полностью разделяю взгляды дяди. Но если бы уродился в него, знаете, что хотел бы сделать? Спуститься в темницу и терзать свою пленницу — то есть вас, моя дорогая, — в то время как многочисленные гости, включая ваших родственников, пируют и с благодарностью прославляют мою доброту и щедрость.
Хелена уже едва дышала. Воспоминания нахлынули безжалостным потоком. Гастингс, Гастингс, Гастингс. Неизменно самодовольный, всегда похотливо улыбающийся, постоянно готовый свести ее существование к безнадежно тлеющему костру неудовлетворенных желаний старой девы, замкнутых в тщедушной, недоразвитой груди.
Только сейчас она осознала, что все еще сжимает его пальцы. Словно обжегшись, отдернула руку, вскочила и бросилась прочь — как можно дальше, насколько позволяло замкнутое пространство вагона.
— Хелена…
Она обернулась и увидела искреннее, открытое, печальное лицо. Но перед внутренним взором все равно стоял тот глумливый, грязный насмешник, которого она знала с детства и теперь отчетливо вспомнила. Отвращение переполняло ее.
Она отвернулась к ближайшему окну.
— Оставьте меня. Вы и так уже успели наговорить слишком много гадостей.
Гастингс боялся, что раздражение Хелены отразится на ее встрече с Беатрис, однако опасения оказались напрасными. Пока они стояли перед дверью детской, она держалась холодно и отстраненно, однако, едва увидев девочку, расцвела теплой, лучезарной улыбкой.
К сожалению, Беатрис отличалась редкой для детей проницательностью и сразу почувствовала неладное: то ли внутреннее напряжение гостьи, то ли душевную боль отца. Она никогда не любила общаться с незнакомыми людьми, а сегодня выглядела особенно скованной. Реверанс, которым малышка встретила Хелену, получился болезненно неуклюжим. Гастингс даже испугался, что дочка потеряет равновесие, и вытянул руку, чтобы поддержать.
— Я твоя мачеха. — Хелена опустилась на одно колено. С детьми она всегда держалась просто и естественно. — Можно, буду называть тебя Беа?
Девочка судорожно кивнула, как будто кто-то дернул ее за веревочку.
— Я издаю книги. Ты ведь любишь читать?
Снова короткий кивок.
— А говорить не любишь?
Беатрис опустила глаза и схватила отца за руку.
— Стесняется, — пояснил Гастингс.
Стесняется и боится, бедняжка.
Хелена сделала вид, что не слышит.
— Очень рада знакомству, Беа. Надеюсь, мы скоро подружимся. — Голос слегка дрогнул. — И будем проводить вместе много-много времени.
Почему ей трудно говорить? Потому что мысль о браке доставляет боль? Дэвид и сам едва не плакал.
Хелена выпрямилась.
— Говорят, дети хороши тогда, когда их видно, но не слышно. Признаюсь, верится с трудом. Очень приятно было тебя увидеть, Беа. Надеюсь когда-нибудь услышать твой голосок.
Хелена снова улыбнулась, но улыбка получилась натянутой и бледной. Гастингс с ужасом понял, что она глубоко разочарована, и, не успев подумать, бросился исправлять положение.
— Помнишь, милая, что папа тебе говорил? Леди Гастингс недавно тяжело болела, но все равно приехала, чтобы познакомиться с тобой. Помашешь ей, как ты умеешь это делать?
Еще не закончив фразу, он понял, что совершил ошибку. Даже обычные дети часто непредсказуемо реагируют на внезапные требования, а для Беатрис, глубоко привязанной к устоявшемуся образу жизни, одно лишь появление в доме нового лица служило серьезным испытанием. Неожиданная просьба могла окончательно ее парализовать.
Так и случилось. Девочка крепко сжала губы, опустила голову и принялась сосредоточенно рассматривать носки туфель. Как черепаха от страха прячется в панцирь, так и Беа замкнулась в своей скорлупке.
Хелена с досадой прикусила губу. Ничто не мешало ей уйти без прощального спектакля, так что Гастингсу вовсе не было необходимости давить на ребенка и провоцировать неприятную сцену.
Виконт уже и сам понял ошибку. Хотел было посоветовать дочке не обращать внимания на его слова и спокойно заниматься собственными делами, однако в последний момент неожиданно передумал, склонился и посмотрел в глаза.
— Не хотел тебя затруднять, солнышко. Прости, если случайно так получилось. Но, видишь ли, сегодняшний день для меня особенный: леди Гастингс впервые приехала в наш дом. Я очень счастлив и взволнован.
Этим волшебным голосом он вполне мог бы уговаривать женщин публично снять корсет, причем некоторые наверняка бы согласились. А поразительно правильный профиль заставил вспомнить старинное изображение архангела, погруженного в молитву — чистосердечную и…
Смиренную.
Хелена не привыкла видеть виконта в состоянии великодушной покорности. Разум отказывался признать в этом благородном джентльмене того отвратительного мальчишку, который в отрочестве изрядно портил ей жизнь, и соотнести прежние грязные шуточки с классически безупречными чертами серьезного лица.