Книга Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

Мир и жизнь, и светил и созвездий движенье

Я сравнил со светильником воображенья.

Мир — лампада, а солнце в нем — лен возожженный,

Мы в нем — тени мятущейся изображенье.

— Мир погаснет… бесследно? — спросила Эль Хюррем.

На это ученый Пашкепризаде, что знал все библиотеки Востока, возразил:

— Первый рубайат написан молодым Омаром Хайямом, другой написан в годы его безбожия и горечи. Есть еще один его рубайат этих времен:

Те, кто украсили познанья небосклон,

Взойдя светилами для мира и времен,

Не растопили тьму глубокой этой ночи,

Сказали сказку нам и погрузились в сон.

— Что же он сказал, когда вернулся к Богу?

— Тогда он сказал:

То сижу в погребке, то ищу мудреца.

Сердце жалко трепещет, как тельце птенца.

Стыдно мне, что я грешник и что мусульманин.

Есть ли храм, где могу я услышать Творца?

Султанша вздохнула свободнее, будто с души свалился тяжелый груз. Пашкепризаде же, заметив это облегчение, прибавил:

— Дальше произведения духа Омара Хайяма уже дают полное отдохновение даже для грешных людей:

Я перлы жарких клятв Тебе не раздавал

И пыль грехов с лица украдкой не смывал.

Но верю, что меня Ты не оставишь, ибо

Я никогда двумя одно не называл.

Лицо султанши полностью прояснилось, а Пашкепризаде закончил еще одним рубайятом Хаяма:

Гонит рок нас по жизни битой, как мячи,

Ты то влево, то вправо беги — и молчи!

Тот, кто бешеный гон в этом мире устроил,

Он один знает смысл его скрытых причин.

Настроение царило серьезное, но тут комик Лямийи заметил:

— Что Омар Хайям великий философ, это я признаю. Но я уже видел, как даже добрый грач в конце концов роняет ветку в воду. Да и только ли в воду?

Все засмеялись, а прислуга начала разносить сладости, шербет и прекрасные южные плоды.

Так в султанских салонах искали истину Божественной тайны мира, которую каждый верующий народ испокон веков находит в стойкой вере, в то время как верхушка колеблется, от чего вера туманом рассеивается по земле.

Как же людно было в покоях Роксоланы! Во всех крыльях сераля, где жили другие жены падишаха, было тихо и пусто, как в заброшенном доме. Лишь зависть витала по ним. Но и она пока не отваживалась выходить из укрытия.

Ведь человеческая зависть и злоба, как хищные звери, выжидают жертву, чтобы схватить ее в подходящий момент.

* * *

В приемных покоях хасеки Хюррем становилось все многолюднее. Уже не одни поэты, художники и ученые, но и визири, кадиаскеры, дефтердары, нишанды, сигильдары, чокадары, никабдары, ходжи и прочие бывали у нее. Радушнее всех она принимала великого архитектора Синана.

А вот аудиенции для остальных начали утомлять ее, или даже раздражать. Ведь многие из просителей толком не могли сказать, чего хотят.

Султану же она жаловаться на эту волну просителей не хотела, ибо боялась, что он всем запретит посещать ее. Некоторые из них интересны ей, от некоторых она надеялась получить помощь в осуществлении своих планов, что начали проблескивать в ее мечтах, а особенно выразительно проявились, когда она услышала предсказание старого дервиша, пришедшего к Сулейману в день священной ночи Кадр. Эти планы она так тщательно скрывала, что даже опасалась долго думать о них.

Но когда слишком много чиновников как-то раз зашло к ней, она позвала ехидного Газали и еще раз спросила, не знает ли он причин такой многочисленности делегаций просителей.

Она сделала это специально в надежде на то, что ядовитый Газали догадается о том, что ей нужно, и своей сатирой отпугнет хотя бы самых обидчивых. Он сразу понял, в чем дело, и торжественно сказал:

— О хасеки Хюррем! Да благословит Аллах имя твое! Твой слуга Газали знает в чем причина этого столпотворения.

— Скажи же!

— Недавно посещал султана — пусть живет он вечно — посол индийского князя Бехадир-Шаха, привез ему в дар пояс стоимостью в сто тысяч золотых дукатов и сказал: «Царь двух частей света, господин двух морей, страж священных городов (Мекки и Медины), властелин трех столиц (Константинополя, Адрианополя и Брусы), могущественного Каира и прекрасного как рай Дамаска, величественного Халеба и Багдада — дома священной войны, спасения и победы! Помоги моему господину против неверных христиан, что приплыли морем и окопались на пристанях! В благодарность он даст тебе триста кувшинов золота и серебра в святой Мекке, при гробе Пророка…»

— Знаю, — сказала на это хасеки Хюррем. — Султан уже выслал флот под командованием Сулейман-паши. Но кувшины еще не привезены сюда из Мекки.

— О, хасеки Хюррем, да не забудется вовек твое имя! Эти сокровища уже везут сюда. Как только привезут, ты увидишь у своего порога богатейших скупердяев, что правдами и неправдами будут искать твоего расположения скорее, чем султанскую казну… Как вороны они будут терпеливо ждать добычу, и не будет мерзости, на которую они не пойдут ради получения сокровищ Бехадир-Шаха! Эти — лишь первые ласточки будущих просителей…

Ехидное лицо старика заострилось. Он почувствовал, что из него идут еще более колкие слова. Поэтому он поклонился и вышел без препятствий со стороны мудрой жены падишаха. Через несколько дней по сералю уже гуляла его острота про докучающих султанше просителей. От этого их число снизилось, но не намного.

* * *

Прошло еще какое-то время и наступил момент, предсказанный Газали, когда последовали попытки завоевания расположения могущественной султанши.

Как-то раз в час, когда муэдзины завершают пение третьего азана на вершинах стройных минаретов, попросился к хасеки Хюррем ее первый свидетель, великий визирь Ахмет-баши. Какое-то недоброе чувство всколыхнуло сердце хасеки Хюррем при одном лишь виде этого вельможи. Он низко поклонился и начал:

— О прекраснейшая из жен падишаха, о счастливая мать принца Селима — пусть Аллах помогает ему от колыбели до гроба. Я пришел, чтобы просить у могущественнейшей из жен султана, надеясь, что она будет ласкова к своему верному слуге.

Так явно, с первой же фразы, не намекал ей ни на что еще ни один проситель. Это насторожило ее. Очевидно, у него должны были быть основания для столь смелого поведения. Но какие? Ей очень хотелось бы это узнать. Чтобы скорее побыстрее выведать это, она взяла соответствующий аккорд:

— Раз краснеет тот, кто просит, но дважды краснеет тот, кто отказывает! Я с радостью точно исполню твою просьбу…

Ахмед-баши растерялся. Он приготовил уже длинную извилистую тираду, лишь подводящую к месту, в котором он попросит искомое. Но жена падишаха сразу же привела его к этому месту. «Она знает, по какому я делу пришел?» — подумал он и занервничал еще больше. Он видел, что она это заметила. Но больше он ничего не мог прочитать на ее спокойном лице. Напрягая все свое внимание, сознание и все мысли, он сказал: