Книга Мой брат якудза - Яков Раз

Я приказал пока не трогать его. Я надеюсь, что и Ямада-гуми не тронут его. Я знаю, что они преследуют его, наряду с японской полицией. Но я приказал не трогать его. За всю историю якудза было только три случая, когда после красной карточки объявили амнистию. Я готов дать ему амнистию, но при одном условии. Вы его найдете и передадите ему сообщение в письменной форме от одного из моих сыновей, в котором будут изложены необходимые условия для амнистии. Он должен кое-что сделать, чтобы вернуться в семью.

— Окава-сан, я не видел этого человека много лет. Как я его найду? И даже если я найду его, зачем ему принимать что-то от меня? Почему вы просите меня о чем-то, что сами, скорее всего, не в силах сделать? Кто сказал, что он узнает меня или согласится встретиться со мной? Может быть, он изменился. Может быть, он и не помнит о нашем братстве. Может быть, девять лет назад это была всего лишь подростковая игра для него.

— Сэнсэй, простите меня за нетерпеливость. Я, может быть, доживаю свои последние минуты. Если этот ваш человек чего-нибудь стоит, то он почтит вашу церемонию сакадзуки. В нашем мире вы — братья, и от этого нельзя отказаться. Может быть, из-за церемонии, а может, из-за того, что вы — гайдзин, но он примет послание от вас. Я не знаю. Наших людей он может оскорбить, потому что человек он непредсказуемый. Не беспокойтесь, вас будут охранять. А вы передайте ему письмо, там все будет написано. И он сделает то, что там написано. А если нет, это уже будет его проблема. Вам ясно?

Ясно, как сверкающая лампа над головой этого умирающего человека. Я склоняю голову в сторону предводителя. Теперь он — мой предводитель, мой отец, мой босс. И я скучаю по нему, уже сейчас.

Окава как будто дремлет. Но вот он внезапно открывает глаза и говорит слабым голосом:

— Вы видите? Великий босс Окава уже мертв. Подумайте хорошенько, сэнсэй. Мы, якудза, отбросы общества. Так ведь о нас говорят, верно? Да и мы сами так говорим о себе. Отбросы семьи, отбросы общин, люди, убежавшие от мира закона. Мы те, кто не может существовать в рамках общественных устоев и законов. Мы — люди, не способные приспособиться. Мы — преступники.

Он закрывает глаза. Тяжело дышит. Его щеки, как сдутые мехи, втягиваются и немного раздуваются, будто он дует в свисток. Босс вновь приоткрывает глаза и улыбается:

— Но присмотритесь, пожалуйста, сэнсэй, ведь вы жили среди нас несколько лет. Мы пришли в этот новый мир из того честного, гражданского мира. Наши законы более жесткие и резкие, более организованные и понятные, чем в том мире. В нашем мире социальная иерархия более точная, она лучше и тщательнее соблюдается. В нашем обществе наказания более жесткие, более устрашающие и более действенные, чем в том обществе, из которого мы укрылись или сбежали. «Неспособные приспособиться? Преступники?» Да ведь ни один из способных приспособиться катаги не смог бы прожить и дня в нашем жестком и тяжелом мире. Подумайте о том, что нужно было сделать, чтобы довести этих ребят до того, что они оказались здесь. Подумайте хорошенько.

Его глаза — словно черные свечки в сумерках палаты. Я слышу его слабое, колеблющееся дыхание. Этот человек руководил тысячами людей. Руководил способами, в которых не раскаивается. И кто я такой, чтобы вмешиваться и судить его?

Я понимаю, что сейчас, в этот самый момент, уходит мой друг. Я касаюсь его руки. Он открывает глаза. Я осторожно сжимаю его руку. Он улыбается и говорит:

— Сейчас можете идти. Спасибо.

Через неделю босса Окавы не стало.

Я принимаю решение не идти на похороны. Я по-своему провожаю этого человека, принявшего меня в свою семью.

Через неделю я смотрю фотографии с похорон Окавы в его доме, с его женой и дочерьми. Вот фотография приближенных семьи, жены и дочерей Окавы, Кен-ити, старших братьев и членов семейного совета. Все в черных кимоно.

Вот снимок, на котором запечатлены тысячи мужчин рядом с храмом. Все они в черных костюмах и черных галстуках с символами семьи. Большие белые пластмассовые цветы прикреплены к карманам их пиджаков, привязанные к ним ленточки с витиеватыми надписями гласят: «Босс Хироаки Окава».

Снимок, сделанный после сожжения тела. Священник держит большими палочками для еды кость умершего перед изумленными присутствующими.

Тысячи букетов из белой, красной и желтой пластмассы. А вот толпа мужчин — лысых, с короткими волосами, без мизинцев, с белыми четками в руках, глубоко кланяющихся вдове и дочерям. Двор храма заполнен публикой в черном.

Наголо обритый буддийский священник в белом кимоно. Как он похож на них в своей строгости!

Старцы семьи, один за другим, стоят перед микрофоном. Вот снимок якудза со слезами на глазах, вот еще один.

Мужчины держат палочки ладана в руках с осторожностью, чуждой их грубым пальцам. Можно почти почувствовать запах ладана, глядя на эти снимки.

Цепочка людей, ждущих у входа на кладбище. Они напоминают мне солдат, эти взрослые-дети. Кто теперь даст им любовь?

А вот человек на мотоцикле, и он не похож на остальных. Может, он и не якудза.

Многие в темных очках, ведь день ясный и солнечный. Над букетами цветов таблички — кто отправил, из какой семьи.

Есть и снимок босса из Ямада-гуми, смотрящего прямо в объектив фотоаппарата: «И я тоже здесь». Взгляд, полный уважения к достойному противнику, который сейчас покоится в чаше с пеплом.

Снимок Окавы, добродушного и приятного, каким он казался для непосвященных при жизни, над алтарем. Снимок его жены, без какого-либо выражения на лице. Рядом с каждым боссом стоят по пять телохранителей и бродящим по сторонам взглядом вычисляют возможных террористов.

Я невольно думаю о сыщиках, следящих за происходящим, фотографирующих присутствующих и осознающих, что здесь собрались все предводители якудза Японии.

Может, они распускают слухи про нового босса Тецуя, который сейчас в тюрьме? Кто знает, к чему это все приведет?

Я один, наедине с собой. Окава умер, Тецуя в тюрьме. Кто теперь будет управлять мной?

Сирота.

Письма из тюрьмы

Радость — это

Видеть, как девчушка,

Которую мне не обнять,

Растет на глазах.

Получать передачки

С простыми вещами,

Что приносит жена,

Трогать их.

(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен-ичи Фукуока)

Второе письмо было тайно передано мне вдовой босса Окавы.

Якобу-сэнсэй!

Босс Окава умер. Великий человек умер, великий даже по меркам катаги. Я ежедневно его оплакиваю. Я не знаю, когда такой же предводитель появится вновь. И не знаю, смогу ли я стать таким же, мне страшно.

Здесь все еще холодно, нет обогрева, но я — якудза, и мне нельзя жаловаться. Ты — гайдзин, и поэтому с тобой я могу быть откровенен. Скоро зацветет сакура, но мы ее не увидим, потому что на тюремной территории нет деревьев. Я увижу это только по телевизору.