Книга Главный свидетель - Фридрих Незнанский

Не зная ничего этого, при очередной встрече Гордеев все же предупредил Репина, что по поступившим из Москвы сведениям на него, Андрея, скорее всего, уже объявлена охота. И в роли заказчика здесь выступает Илья Андреевич, близкий родственник. Факт проверяется, но следует быть готовым буквально к любой неожиданности. Этот вопрос уже обсуждался с руководством колонии, и, вероятно, будет принято решение временно поместить Репина в помещение штрафного изолятора. Пусть он отнесется к этому акту спокойно. Так надо.

Что такое ШИЗО, Андрею объяснять не стоило, об этой страшной камере в колонии рассказывали жуткие истории. Может, нарочно стращали, сам Андрей там ни разу не бывал, поскольку старался строгого и без того режима не нарушать, страже и вертухаям не перечить и, будучи парнем крепким, накачанным еще с помощью понимавшего в этом деле толк брата Гриши, пару раз дать отпор сумел, а после помогала избавляться от излишне назойливых товарищей по несчастью сто пятая статья, по которой парился.

Словом, настращал Гордеев своего подзащитного, после чего объявил о том решении, которое вынужден теперь и сам принять в связи с резко изменившимися обстоятельствами.

Андрей не поверил адвокату, счел, вероятно, его объяснения за какую-то непонятную еще уловку. Пришлось снова повторить. Кажется, дошло. Но парень все никак не хотел поверить, что родной дядя отдал приказ убить его.

– Вам, Андрей, нужны особые доказательства? – уже испытывал раздражение Юрий Петрович. – Может, хотите обождать, пока вас на пику посадят?

– Пусть только попробуют! – хорохорился Андрей, но на большее его не хватило: поневоле приходилось теперь думать.

Но, с другой стороны, суровое известие будто прорвало в душе Репина какую-то невидимую плотину: не все ведь рассказывал адвокату, несмотря даже на огромное желание отомстить своим обидчикам – родственничкам ненаглядным, забывшим про него. Многое записал в протокол и на магнитофон Юрий Петрович. И такого, что подумал: пора бы и заканчивать, уже известных фактов хватит на всю компанию с избытком. В том, разумеется, случае, если осужденным двигали не слепая злость и желание во что бы то ни стало отомстить, а знание фактической стороны дела и хорошая память.

Да, в общем, так оно, по идее, и должно было оказаться. Поэтому, оформив новые материалы соответствующим образом, Юрий Петрович сказал Андрею, что сегодня он вызовет его для беседы в последний раз – между четырьмя и пятью вечера, после чего они распрощаются и он уедет в Москву.

Андрей поскучнел. Усмехнувшись, Юрий спросил, уж не подумал ли тот, что адвокат останется здесь навсегда? Андрей мялся, но вопрос, который томил его, все же задал.

– Вы обещали… про Лиду…

– Вот для этого я вас и вызову еще раз к четырем. Подождем вместе, возможно, ее мои мужики отыщут и выведут на связь.

– А что, просто домой или там на работу позвонить нельзя?

– Категорически нежелательно. Именно в свете последних известий. Уверен, что ее телефоны прослушиваются. Какой же смысл тогда будет в ее отказе от сотрудничества со мной? Сами думайте! Дядю вашего она обманет, но он это поймет сразу же. И тогда вся наша игра, извините, псу под хвост. Тем вероятнее, что вас все-таки уберут, несмотря ни на какие предосторожности местной охраны, а заодно, что не исключаю, постараются отделаться и от обманщицы Лидии. До которой, как я вижу, вообще никому никакого дела нет. Это лучше?

– Извините, я не подумал.

– Охотно извиняю, – ответил Гордеев. Он спрятал все бумаги в папку и только потом вызвал охранника, чтобы осужденного увели.

Еще в первый день пребывания Юрия в колонии Борис Серафимович предложил – исключительно ради удобства и во избежание бесцельной траты времени – столоваться в блоке питания прямо здесь же, в колонии. Дла офицеров и охранников, состоящих в основном из контрактников, была отделена часть помещения, где они и обедали. А завтракать и ужинать свободные от смены предпочитали, разумеется, в домашних условиях. Дома в Шлёпине – видел уже Гордеев – были сложены из крепкого старого леса, вокруг усадеб высились могучие ограды, ожесточенно лаяли за ними сторожевые псы и гремели звонкими на морозе цепями.

Отпустив Репина, сам Юрий Петрович решил зайти в поселковый магазинчик и купить там какую-нибудь легкую мелочь – есть не хотелось, а ужины хозяин устраивал такие, что потом впору полночи ворочаться от полноты желудка. Не любил отказывать себе в жирной и плотной пище полковник.

Собственно, Юрий и сам не знал, что ему понадобилось в типичной деревенской лавчонке – тесной и темной, где на прилавке, закрытом допотопным изогнутым плексигласом, исцарапанным и затертым до матовой фактуры, лежал замороженный хлеб, оковалки дикого мяса – лосятина, кабанятина, всевозможное сухое печенье типа галет и масса всяческих нарезок, занесенных сюда невесть каким ветром. Вот на печенье и остановил свой взгляд Гордеев. Купил пару пачек. К чаю. А то эти «глупости» вовсе не держал в доме Борис Серафимович – не пища ведь, так нечего и место в вазочке занимать.

Народу в магазинчике практически не было. На улице тоже попадались редкие прохожие, которые, внимательно оглядывая чужака, после раздумчивой паузы кивали головами в мохнатых шапках. Юрий Петрович вежливо отвечал на молчаливые приветствия.

Приоткрыв папку и сунув туда пачки, из-за чего еще в магазине пришлось достать оттуда и рассовать по карманам джинсов уже записанные магнитофонные кассеты, Юрий отправился домой. А сам магнитофон он, от греха, оставлял в кабинете полковника.

Вроде и время еще обеденное, но тут, в тайге, уже темнеть стало, наваливались ранние зимние сумерки.

Юрий Петрович шел и слушал скрип собственных шагов.

В какой-то миг услыхал, что шаги его словно раздвоились: вот скрип – и сразу как бы эхо скрипа. Усмехнулся и подумал, что его, наверное, кто-то догоняет на пустынной улочке, вьющейся между сугробами и крепостными оградами за ними. Обернулся – и почти столкнулся с человеком в тулупе и меховой шапке, надвинутой на самые глаза. Юрий лишь рот открыть успел, как что-то очень тяжелое рухнуло ему на голову. Искры посыпались из глаз, а потом они как-то медленно развеялись, его качнуло, мягко опустило и понесло на упругой и послушной волне…

Сколько времени он так плавал, не мог и представить, потому что, когда открыл глаза и ощутил наконец тягучую липкую какую-то боль на темени, вокруг было уже темно. Он попробовал потянуться, отстранить рукой препятствие, которое ощущал всем телом, но не смог сразу это сделать. С трудом вытянул из-под себя вторую руку, на которой, оказывается, лежал, и стал на ощупь определяться, где же он находится и что с ним.

Первым делом вспомнился тот мужик, которого он не узнал бы сейчас, даже если бы и очень захотел. Затем он сунул пятерню под шапку и ощутил мокрое – наверняка голову разбили чем-то железным. Последнее ощущение перед беспамятством было таким, будто рельса на голову свалилась.

Двигая руками и ногами, понял, что слева что-то деревянное, а вот справа – явно сугроб, потому что рука проваливалась во что-то ледяное и колючее.