Книга Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты хочешь сказать, он сделал это нарочно? – доходит доменя. – Чтобы свалить того министра?
– Я не думаю, что он ожидал именно такого сокрушительногоэффекта, – говорит Николь уже спокойней. – Но он знал, что Марта – еще та…Монторгей. И сыграл на этом. Но знаешь, что самое смешное?
– Что? – с любопытством таращусь я.
– Помнишь красоточку Лору, для которой сегодня были купленывсякие туфельки? Ну, которую Максвелл приветствовал столь примечательнымобразом?
– Как же, как же…
– Так вот, – Николь делает драматическую паузу. – Эта Лора –проститутка. Причем не из самых дорогих. Так, средней руки. Русские шлюхисейчас не особенно котируются, в большей моде китаянки и особенно японки.Извини, если я оскорбила твои патриотические чувства… – И Николь хихикает, зараза!– Но когда я увидела Лору, то сразу поняла, кто такая эта мадам Луп. Вот именночто мадам – содержательница какого-то притона, которая одевает своих девочек ввещи престижных фирм, купленные на аукционах, чтобы эти девочки выгляделиполучше и могли приманивать денежных клиентов, а не всякую шушеру.
Я уже устала сегодня таращить глаза, честное слово! У меняскоро такие морщины на лбу залягут, что их никаким массажем не разгладишь.Господи, Николь – девушка из респектабельной, сугубо буржуазной семьи, даже,кажется, старинного рода (Лерка мне что-то писала про дом четырнадцатого века,который есть у семьи Брюн где-то в Бургундии, а четырнадцатый век – это вам некот начихал!), благонравная жена и мать, и она… со знанием дела рассуждает опарижских проститутках. Ну откуда Николь может знать в лицо эту Лору? Невыдерживаю и делюсь своим недоумением.
– Неужели ты не поняла? – отвечает Николь на мой вопрос. –Да ведь на картине Максвелла в виде голенького Купидончика была изображенаименно Лора. И, похоже, она никак не может ему простить того, что лишиласьбогатой покровительницы – Марты – и теперь принуждена опуститься до уровнямадам Луп. Уж наверняка Марта ей вещички покупала в бутиках, а не нараспродажах и аукционах.
Надо же, какая несправедливость судьбы! Борис Ковальскипосле публичного скандала стал моделью у Писсаро, а Лора скатилась вниз посоциальной лестнице. Ну как тут не вспомнить известный анекдот о солидарностимужской и женской!
В это время Шанталь, которой явно надоело служить образцомтерпения и благонравия, начинает кудахтать и вертеться. Ее внимание поглощеностойкой с мороженым – тем самым, о котором мечтала я. Позавчера она у менясъела чуть не весь шарик мангового и, похоже, крепко пристрастилась к нему.
Может, это не педагогично – кормить девятимесячного младенцамороженым, – но и вреда особого я в том не вижу. В жизни настолько малорадостей, что нельзя отказываться ни от одной!
Отхожу к лотку, доставая кошелек. Отчасти моя поспешностьвызвана тем, что я хочу соблюсти финансовую независимость: и так Николь всевремя платит, когда мы заходим в кафе или бистро. И в квартире ее я живу, ипродукты она не разрешает мне покупать… Короче, мороженое я могу купить и сама.И ей куплю, и себе, и лишний шарик мангового – для Шанталь.
А еще я тороплюсь отойти от Николь и прекратить этот увлекательныйразговор – потому что он вдруг стал мне ужасно неприятен. Я только чтопатетически, пусть и мысленно, восклицала: почему, дескать, я ревную, по какомуправу, кого и к кому? Но почему-то мне тошно думать о том, к чему неизбежносводилось общение Максвелла и Лоры? Да и мадам Луп его приветствовала, будтодорогого друга. Наверняка он завсегдатай ее заведения!
Уныло усмехнувшись, поворачиваю голову и гляжу навышеназванного. Мне его отлично видно. Кажется, он закончил разговор со своимзнакомым и протягивает ему руку. Тот встал, пожал руку Максвеллу. Наконецприятель уходит, но прежде на минуту оборачивается, и я вижу его лицо…
Прежде чем взять в руки перо, я долго перелистывала страницыдневника. Тетушка, умирая, завещала мне продолжать его, вести записи о нашейжизни, о делах в замке, о событиях в стране, о победах и поражениях, которые влечетза собой каждый день. Но я раскрыла эту тетрадь в плотном, обтянутом потертымшелком переплете только сегодня, спустя более чем семь лет после смертиШарлотты Лепелетье.
Нынче вернулся из Парижа Максимилиан и привез известие орезультатах судебного процесса. Это не та победа, на которую мы рассчитывали,однако и не вполне поражение. Но Максимилиан угрюм, подавлен. Он держится так,словно потерпел сокрушительное фиаско. Обиднее всего для него то, что еговынудили дать клятву, что он исполнит решение суда. Да, имя Лепелетье пересталобыть синонимом чести, и я знаю лучше других, почему.
Я слышу хруст песка под окном. Это Максимилиан. Весь вечерон ходит вокруг замка, не в силах успокоиться. Нет смысла идти его утешать: всеуляжется само собой. Думаю, он примет то же решение, что и я, но, если онспросит совета, я расскажу, что придумала. Почти не сомневаюсь, что нынчевечером он зайдет ко мне поговорить.
А в ожидании его прихода попытаюсь бегло заполнитьсемилетний пробел и записать то, что происходило в замке де Сен-Фаржо и во всейФранции в это время.
Франция теперь снова империя. У нас есть император иимператрица, Наполеон Бонапарт и Жозефина. Их многие проклинают, многиепревозносят, однако мне все равно, каковы они. Для меня имеет значение толькото, что люди перестали называть друг друга этими кошмарными словами «гражданин»и «гражданка», а аристократия – вернее, то, что от нее осталось, – снова вчести. Не сомневаюсь, что у нас продолжились бы губительные республиканскиетрадиции, когда бы Первый консул не возжелал верховной власти. Какое счастье,что он плебей по происхождению и при этом самый настоящий parvenu [36], азначит, непременно хочет сделаться патрицием. Достигнув высшего патрицианскогозвания, какое только можно вообразить, – возложив на себя корону, онвосстановил прежний государственный строй, и законность вновь восторжествовалав стране, измученной беззаконием. Именно поэтому нам ничего не остается, каксмириться с решением суда. Если быть откровенной с собой, я ожидала чего-то вэтом роде, хотя и надеялась на лучшее. Убеждена, что Ле-Труа сделал все, чтомог…
