Книга Железная роза - Брижит Обер

Грубер швырнул меня на операционный стол. Прежде чем я успел врезать ему ногами в морду, он пристегнул их к столу кожаным ремнем, а следом затянул ремень на груди. Рук своих я не чувствовал, они у меня были связаны уже несколько часов.

Он склонился надо мной, и я ощутил его смрадное дыхание. Без предупреждения он врезал мне изо всех сил кулаком в желудок, и даже на губах я почувствовал вкус желчи. Задохнувшись от боли, я бросил ему:

— Бедный недоросток!

Грубер внимательно глянул на меня и с молниеносной быстротой ударил обоими своими огромными кулаками мне по яйцам. Боль была невыносимая. Я взвыл, точно меня прижгли каленым железом. Он улыбнулся мне, уперевшись руками в бока, и со своим замедленным выговором процедил:

— Это только на закуску. А вот продолжение…

Он поднял кулачище размером с кокосовый орех, и тут пошли взрывы боли, пока я не потерял сознание.

На голову мне лилась холодная вода. Во рту стоял вкус крови. От меня воняло блевотиной. Но я был жив. И открыл глаза. Довольный Грубер отошел, держа в руке графин. Но кошмар не кончился, это был всего лишь перерыв. Грубер демонстративно заполнил здоровенный шприц, нажал на поршень, из иглы брызнул фонтанчик коричневатой жидкости. Мне все стало ясно. Забавно, мысль об утрате личности, утрате своего «я» ужасала меня куда больше, чем смерть. Я представил себе: вот я брожу, словно живой мертвец, утративший душу, — и по спине у меня пополз ледяной холодок. Стоит ли жить, если ничего не сознаешь? Все мое существо бунтовало против распада, которому собирались подвергнуть меня. Я чувствовал, что дрожу на этом операционном столе, точно подопытная собака. Я испытывал страх. Гнусный страх, который переворачивал мне все внутренности. Насвистывая вальс Штрауса, Грубер приближался ко мне, но не спеша, чтобы растянуть удовольствие. Тупая харя этого сукина сына, который держал в руках мое грядущее слабоумие, олицетворяла для меня горькую насмешку жизни.

Я сделал единственное, что еще был в силах, — плюнул ему в рожу. Он утерся тыльной стороной ладони и закатал мне рукав. Я не желал, не желал превратиться в бессмысленное животное, я хотел остаться собой, все мое тело корчилось и дергалось, а Грубер ликовал, видя мой ужас; этот подонок вовсе не собирался меня допрашивать, он хотел одного — уничтожить меня! Он резко вонзил мне в руку иголку, продолжая насвистывать, впрочем фальшивя, идиотский вальс.

Я закрыл глаза, мысленно стал декламировать «Балладу повешенных»[13]— медленно-медленно, цепляясь за каждый слог, как за талисман, и ждал, что вот сейчас почувствую, как по венам у меня заструится это чертово снадобье. Но ничего не произошло, только показалось, будто в комнате откуда-то потянуло сквозняком. Я досчитал до двадцати. Грубер определенно хотел растянуть удовольствие. И, подлюга, молчал. Я еще раз досчитал до двадцати. По-прежнему ничего, если не считать, что мне на щеку что-то упало. Что он мне приготовил? Сжигаемый желанием знать, что происходит, я решился открыть глаза.

Грубер смотрел на меня, сидя на краю раковины вне круга света. В его синих глазах, казалось, застыло удивление. Наверху хлопнула дверь. Что происходит? Какую еще жестокую игру собираются сыграть со мной? Игла по-прежнему торчала у меня в руке, а Грубер, не шевелясь, не мигая, пялился на меня. Я сощурился, чтобы лучше видеть, но лампа все равно слепила глаза. Мне почудилось, будто Грубер наклонил голову. И еще немножко, и вот уже коснулся подбородком груди. Черт, неужели эта скотина заснула? Или, напротив, собирается, чтобы нанести мне последний удар? Я насмешливо прохрипел:

— Что, бедняжка, притомился?

Он не ответил. Только еще немножко склонил голову.

И тут она тихонечко оторвалась и упала ему на колени.

Я разинул рот.

На меня смотрела перерубленная шея Грубера, из нее фонтаном хлестала кровь, секач для мяса перерубил мышцы. Белокурая голова Грубера уткнулась носом в яйца. Нож начисто перерезал шею, и некоторое время голова лежала на его широком лезвии, как на подносе! К моему ужасу, отдельные капли кровавого фонтана оседали у меня на лице, точно красная, жадная мошкара.

Я резко отвернулся, чтобы не видеть этой отвратительной картины. Моя щека коснулась чего-то холодного. Скальпель! Кто-то пришел мне на помощь! Я зубами схватил скальпель за ручку и выгнулся, стараясь дотянуться до ремня, прижимающего мою грудь к столу. Ощущение было будто я позирую для афиши какого-то циркового номера. С меня сошло семь потов, прежде чем удалось подсунуть лезвие под ремень. Я начал перепиливать его. Обтянутая пластиком ручка скользила во рту, и лезвие несколько раз резануло мне кожу. Но я только стискивал зубы и продолжал свой труд. Прошла целая вечность, прежде чем ремень с отрывистым звуком лопнул. Вся грудь у меня была красна от крови, текущей из множества порезов.

Все так же сжимая скальпель в зубах, — ну в точности большевик, обезумевший от запаха крови! — я перешел на ремень, стягивающий мне лодыжки. Я был очень осторожен, к тому же приобрел кое-какой опыт, так что с ним справился довольно скоро.

Я слез со стола, встал на ноги и вслепую атаковал веревку, связывающую запястья. Я спешил, так как боялся, что в любой момент могу услышать шаги. Нейлоновый шнур быстро сдался, и я наконец вытянул перед собой руки, изрезанные, но свободные. Лицо у меня исказилось от острой боли в кончиках пальцев: стало восстанавливаться кровообращение. Я принялся растирать руки, сгибать и разгибать пальцы; сперва казалось, что они у меня сейчас взорвутся, но вскоре боль утихла.

Наконец-то я вырвал шприц, до сих пор торчавший у меня в руке, и раздавил его каблуком, как ядовитое насекомое.

Я приблизился к трупу Грубера, смирно сидящему на краю раковины, и, как зачарованный, поднял за волосы голову. Его мертвые глаза, ничуть не более выразительные, чем при жизни, смотрели на меня; рот у него был чуть приоткрыт, точно он собирался меня укусить. С отвращением я отшвырнул голову на пол, и она покатилась и остановилась у стены, словно мяч на излете.

Я расстегнул пиджак этого сукина сына, обнаружил под мышкой кобуру, вытащил оттуда «вальтер» тридцать восьмого калибра, проверил, заряжен ли он, медленно потянул на себя бронированную дверь, и она бесшумно открылась.

Ни звука. Дорога, похоже, свободна. Перепрыгивая через ступеньки, я взлетел по лестнице. Моя окровавленная рука, сжимающая нацеленный в пустоту пистолет, выглядела так, словно принадлежала герою какого-нибудь фильма ужасов. У двери гостиной я замер, прислушиваясь. Тишина. Я мягко повернул дверную ручку, ожидая, что получу сейчас пулю в голову, но комната была пуста. В воздухе еще витал аромат «Грез Востока», духов Марты. Эта комната с креслами «честерфильд», канапе, обтянутым цветастым кретоном, графином оранжада, стоящим на белой скатерти, казалась такой мирной… Не имеющей ничего общего с обезглавленным трупом в подвале. А также и с беглецом вроде меня. Выйти на прогулку покрытым кровью я, разумеется, не мог. Потому, обнаружив на вешалке около двери черное пальто, облачился в него. Погода пока еще довольно прохладная, и, одетый таким образом, я не буду привлекать внимания.