Книга Обман - Элизабет Джордж

— Это совершенно невозможно.

Он достал зажигалку, и только тут до Барбары дошло, что она так и не прикурила сигарету, которую вытащила из его пачки. Она наклонилась к огоньку.

— Поймите, Барбара, — спокойно продолжил Ажар, — у пакистанской общины были все основания желать, чтобы Хайтам оставался живым. Тех, кто мог бы желать его смерти, вы найдете только среди англичан.

— Да что вы? — притворно удивилась Барбара. — Не будем торопиться с выводами, Ажар. Вы же знаете, что бывает с теми, кто спешит.

Ажар улыбнулся, будто хотел, но не смог сдержаться.

— Вы всегда с такой горячностью отдаете себя работе, сержант Барбара Хейверс?

— В труде душа твоя оттает и время незаметно пролетает, — пословицей отреагировала Барбара на его язвительность.

Он кивнул и стряхнул пепел. Обеденный зал почти опустел, последняя пожилая пара брела к двери. Бэзил Тревес суетился около подсобного столика, делая вид, что он очень занят переливанием какой-то жидкости из пластиковой бутылки в стеклянные графинчики.

— Барбара, а вам известно, как умер Хайтам? — тихо спросил Ажар, рассматривая кончик сигареты.

Его вопрос удивил Барбару. Еще больше изумил ее собственный порыв — желание рассказать ему правду. Она сдержалась и спросила себя: чем вызвано это желание? И поняла, что причиной было то секундное ощущение теплоты, возникшей между ними, когда он спросил о ее горячей заинтересованности в работе. Но жизнь давно научила ее подавлять любое теплое чувство к другому человеку, в особенности к мужчине. Теплота порождает слабость и нерешительность. А эти два качества таят в себе опасность для жизни.

Она, желая закончить разговор миром, ответила:

— Вскрытие должно быть сегодня утром.

Она была уверена, что он спросит: «А когда они пришлют вам протокол?..» — но он не спросил. По всей видимости, он понял. Выражение ее лица не сулило никаких надежд на получение более подробной информации.

— Папа! Барбара! Смотрите!

Вот оно — спасение, мелькнуло в голове Барбары. Она посмотрела в сторону двери. На пороге, вытянув руки в стороны, стояла Хадия, держа на голове большой пляжный мяч.

— Я не могу пошевелиться, — объявила девочка. — Если я шевельнусь, мяч упадет. Папа, ты так можешь? Барбара, а вы? Вы можете удерживать равновесие?

Это был хороший вопрос. Барбара провела салфеткой по губам и встала из-за стола.

— Спасибо за приятную беседу, — сказала она Ажару и добавила, обращаясь к Хадии: — Настоящие жонглеры умеют удерживать мяч на носу. Я уверена, что ты освоишь эту науку к обеду. — Затянувшись в последний раз, она ткнула окурок в пепельницу и, кивнув Ажару, вышла из зала. Бэзил Тревес последовал за ней.

— Э-э-э, сержант?.. — Голосом и позой он сейчас походил на диккенсовского Урию Гипа,[15]правда, руки его, как обычно, были прижаты к груди. — У меня есть минута… Давайте прямо здесь?..

«Прямо здесь» — это за конторкой портье, место для которой было выгорожено под лестницей. Тревес пролез за барьер и, согнувшись, достал из ящика несколько листков розовой бумаги.

— Список звонков и сообщений, — таинственно прошептал усердный помощник, наклонившись к ее лицу. Барбара очутилась в облаке паров джина.

Взглянув на листки, она поняла, что это копии зафиксированных в отеле телефонных звонков. На мгновение она задумалась: как за столь короткое время ей успело позвонить так много людей, тем более что никому из ее лондонских знакомых не известно, что она здесь? И тут только сообразила, что это звонили не ей, а Кураши.

— Я поднялся сегодня еще до восхода, — прошептал Тревес. — Просмотрел книгу регистрации телефонных сообщений и выбрал все, касающиеся его. Я еще не закончил отбор его исходящих звонков. Сколько времени у меня есть? А как насчет его почты? Вообще-то мы не регистрируем письма, приходящие проживающим, но если я напрягу память, то, возможно, вспомню кое ходящие проживающим, но если я напрягу память, то, возможно, вспомню кое-что полезное для нас.

Барбара невольно обратила внимание на то, что местоимение он употребил во множественном числе.

— Полезным может оказаться все, — произнесла Барбара. — Письма, счета, телефонные звонки, гости. Да все, что угодно.

Лицо Тревеса засияло.

— И вот что, сержант… — Он осмотрелся. Рядом никого не было. Телевизор в холле сообщал утренние новости Би-би-си так громко, что наверняка заглушил бы Паваротти в «Паяцах», но Тревес проявлял бдительность. — За две недели до смерти у нас был гость. Гостья. Я не придал этому значения, ведь они были помолвлены, так почему бы ей… Хотя мне такое поведение… такая решимость с ее стороны показалась несколько необычной. Я хочу сказать, что для нее не было привычным… вести себя… ну, так открыто. Ведь в ее семье это не принято, верно? Из чего я должен заключить, что этот случай не совсем обычный.

— Мистер Тревес, вы не могли бы выражаться яснее и короче?

— Та женщина, которая приходила к Хайтаму Кураши… — многозначительно начал Тревес. Похоже, он обиделся, что Барбара недостаточно внимательно следила за тяжеловесным составом его мысли, медленно и с пыхтением ползущим к еле различимой вдали станции назначения. — За две недели до смерти к нему приходила женщина. Она была одета так, как принято у них. Одному Богу известно, как она, должно быть, парилась подо всем, что было на ней надето, на такой жаре.

— На ней был чадра? Вы это хотели сказать?

— Не знаю, как они это называют. Она была вся от макушки до пят закутана в черное, правда, для глаз были прорези. Она пришла и спросила Кураши. Он в это время пил кофе. Они немного пошептались у двери возле стойки для зонтиков, вон там. Потом они поднялись наверх. — Он на секунду остановился, словно для того, чтобы натянуть на лицо ханжескую маску, и продолжал: — Но вот зачем они поднялись к нему в комнату, сказать не могу.

— И сколько времени они провели у него в номере?

— Я вообще-то не засекал время, сержант, — ухмыляясь, ответил Тревес, — но не побоюсь сказать, что пробыли они в его номере довольно долго.

Юмн вяло потянулась и повернулась на бок. Прямо перед глазами был затылок мужа. Внизу в доме, под их спальней, слышались голоса, а значит, и им обоим пора было вставать, но ей доставляло удовольствие знать, что все уже заняты каждодневными заботами, а она и Муханнад лежат под одеялом, не думая и не тревожась ни о чем, кроме как друг о друге.

Она провела ладонью по длинным волосам мужа — сейчас они не были собраны в хвост.

— Мери-джан. Муженек, — промурлыкала она. Ей не надо было изучать календарь, чтобы знать, что сегодня за день. Она вела строгое наблюдение за своим женским циклом — прошедшая ночь могла привести к очередной беременности. А этого больше всего, даже больше, чем указать Салах на ее пожизненное место, хотелось Юмн.