Книга Моя мужская правда - Филип Рот

Сам я снимал квартиру на Двенадцатой улице. Каждое утро отправлялся туда, садился к письменному столу, писал, рвал написанное и заодно — напоминания об уплате алиментов и счета за судебные издержки. Спускаясь от Сьюзен в лифте с девятого этажа секции «Д», я здоровался со школьниками, которых миссис Макколл водила по выходным в планетарий и на собачьи выставки, и с их папашами, преуспевающими бизнесменами, чье летнее одиночество ей доводилось скрашивать. «А сам-то зачем принес свое одиночество сюда?» — беззвучно спрашивал себя писатель Питер Тернопол. Что, собственно говоря, я здесь делаю? Проходя мимо швейцара, который всегда вежливо приподнимал шляпу, приветствуя гостя миссис Макколл, но, не располагая достаточными данными о состоянии его кошелька, никогда даже не предпринимал попытки поймать такси, я вновь и вновь вспоминал предостережения брата. Моррис позвонил поговорить о Сьюзен сразу же после нашего к ним визита. Ребята, познакомьтесь, это миссис Маккколл. Голос Мо в телефонной трубке звучал одновременно взволнованно и раздраженно. Брат и не собирался сдерживаться.

— Морин номер два, Пеп?

— При чем здесь Морин?

— Серые глаза и «изячная» фигурка совсем тебя заморочили, парень. Была люмпенша, теперь аристократка. Тоже мне, Малиновский[91]с Манхэттена. Профессор эротической антропологии. Завязывай с этой дамочкой, Пеп, не то опять сядешь в лужу.

— Держал бы ты свои советы при себе.

— Не удерживаются. Не хочу через год увидеть тебя по уши в дерьме.

— Успокойся, на этот раз все будет в порядке.

— Знаем мы твой порядок.

— А я знаю, что делаю.

— Если ты знаешь, что это за женщина, так что же ты делаешь? Кстати, как относится к твоим художествам доктор Шпильфогель? Неужто молча берет двадцать баксов за визит и спокойно позволяет пациенту идти ко дну?

— Мо, да пойми ты, она не Морин!

— Ты купился на ножки, придурок, на ножки и задницу!

— Чепуха.

— Ах, чепуха? Значит, тебя потряс ее бездонный интеллект? Заворожили энциклопедические познания? Что молчишь, язык проглотил? Господи Иисусе! Беги от этой смазливой психованной Психеи. Приходи к нам обедать, приходи каждый день, приходи в чувство!

Но я продолжал приходить не к Мо, а к Сьюзен. Я приходил с какой-нибудь книжкой для послеобеденного чтения у камина; я приходил не в чувство, а в дом, где меня ждали тушеное мясо под белым соусом, ванна и постель.

Прошли первые месяцы. Однажды ночью я спросил: «Почему бы тебе не окончить все-таки колледж?»

— О, это совершенно невозможно!

— Почему?

— Мне не до того.

— Но ты же все время бездельничаешь!

— Я — бездельничаю? Странно такое слышать.

— Сьюзен, вернись в колледж.

— У меня правда нет на это времени. Ты же сам сказал, что хотел бы попробовать вишневого желе!

Несколько недель спустя.

— Прости, но я должен тебя кое о чем спросить.

— Да?

— Почему ты не двигаешься в постели?

— Тебе бывает тесно?

— Я не то имею в виду. Почему ты не двигаешься подо мной?

— А, ты об этом. Не двигаюсь — и все.

— А ты попробуй. Сама увидишь, что…

— Мне хорошо и так. Нравится салат из шпината?

— Послушай меня. Почему ты не двигаешься, когда мы занимаемся любовью?

— Ешь, дорогой.

— Я хочу, чтобы ты подмахивала, когда мы трахаемся!

— О боже, Питер! Я же сказала: мне хорошо и так.

— Несчастный ты человек.

— Не такой уж несчастный. Не надо обо мне беспокоиться.

— Ты хоть представляешь себе, как вообще двигаются?

— Зачем ты меня мучаешь?

— Хочешь узнать, что значит «двигаться»?

— Оставь. Я не хочу об этом говорить. Я не хочу ничего узнавать. Ты вот знаешь, что значит «двигаться», но твоя блистательная жизнь не стала от этого примером для подражания. Уж это-то я знаю. И ты знаешь.

— Как насчет колледжа? Почему бы тебе не окончить колледж?

— Питер, хватит. Ну пожалуйста! Зачем ты меня терзаешь?

— Затем, что ты калечишь собственную жизнь.

— Я?

— Твой образ жизни — какое-то безумие.

— Почему же ты возвращаешься в это безумие каждую ночь? Я ведь тебя не принуждаю. Я вообще ни о чем не прошу.

— Тебе вообще ничего не нужно. От одного этого можно свихнуться.

— Не принимай близко к сердцу.

— Что поделаешь, если принимаю.

— Почему?

— Потому что я здесь. Потому что я с тобой сплю.

— Об этом я тоже не прошу. И хватит ругаться, я ненавижу ссоры. Ссорься со своей женой. Ты ведь, надеюсь, приходишь ко мне не совершенствоваться во взаимных колкостях.

Так я и не сдвинул Сьюзен с мертвой точки. Но не успокоился. Прошло примерно два месяца. Однажды вечером она дошла до слез (по одной слезинке на глаз) и, так резко вскочив из-за стола, что стул грохнулся, крикнула: «Я не могу окончить колледж, не хочу кончать колледж, и покончим с этим колледжем! Я уже пробовала учиться на вечернем отделении! Я слишком стара и слишком тупа. Ни в какой колледж меня не примут!»

Ее приняли в колледж при Городском университете штата Нью-Йорк. Даже зачли семестр, проведенный в Уэлсли.

— Чистой воды идиотизм. Мне уже почти тридцать один. Я буду всеобщим посмешищем.

— Никто не станет над тобой смеяться.

— Все кому не лень. Животики надорвут. Ко дню выпуска мне стукнет пятьдесят.

— Ладно тебе. Зато будет чем заниматься до самого полувекового юбилея.

— Мне и так есть чем заняться. Я помогаю соседкам.

— Твои соседки, любая из них, в состоянии нанять по дюжине нянек. Им просто в кайф тебя эксплуатировать.

— Диву даюсь, как ты презрительно говоришь о людях. А кто будет следить за моей квартирищей? Знаешь, сколько на нее уходит сил и времени?

— Сьюзи, объясни, чего ты, в сущности, боишься?

— Ничего я не боюсь.

— В чем же тогда дело?

— Ты заставляешь меня идти наперекор самой себе. Мои желания и нежелания — глупые причуды, да? Питер Тернопол — вылитый портрет моей матери. Она тоже считает, что я всегда поступаю шиворот-навыворот.

— Только не когда поступаешь в колледж.