Книга Лучшее место на Земле - Екатерина Белецкая

– Почему? – Скрипач удивленно уставился на нее.

– Да потому, что для проверки нужно посетить сотни, если не тысячи, площадок прибытия, а кто даст на это деньги, и кому вообще нужны эти исследования? Вы представляете себе… например, у меня на данный момент рассчитаны три теоретических гекса. Знаете, где находятся точки самого изученного из них? Первая – под Стокгольмом, вторая – рядом с Казанью, третья – неподалеку от Ашхабада, четвертая – в Саудовской Аравии, рядом с Мединой, пятая – в Ливии, а шестая, последняя, – во Франции. Вы представляете себе, сколько средств потребуется для проверки хотя бы одного этого гекса? А их десятки тысяч. Кто оплатит нашей группе переезды с места на место, откуда возьмется оборудование, как…

Она осеклась, сбилась. Подняла глаза и с вызовом, но в то же время немного виновато, посмотрела на Ита.

– Например, точка во Франции, – сказала она совсем тихо. – Два раза в год научное мировое сообщество закатывает там конференции. Все красиво, все замечательно, профессура с женами в бархате, академические мелкие дрязги и три недели докладов, в которых ничего нового. Переливают из пустого в порожнее. Федор Васильевич, да простит он мне эти слова, два раза в год туда, считай, отдыхать ездит. Но меня туда кто пустит? Кому я нужна?..

Ит вдруг с удивлением понял, что, во-первых, она гораздо моложе, чем ему на первый взгляд показалось, а во-вторых, что она действительно держится из последних сил. Он вгляделся внимательно и ощутил, как в душе волной поднимается сочувствие к этой странной упрямой женщине. Темно-русые коротко стриженные волосы, пронизанные ранней сединой, высокий лоб, вздернутый нос, маленькие серые глаза, тонкие, сейчас сжатые в нитку, губы…

– Роберта Михайловна, простите за нескромный вопрос, – осторожно начал он. – Сколько вам лет?

– Тридцать шесть. – Она подняла голову и с вызовом посмотрела на Ита. – И мне до сих пор не дали защитить кандидатскую. И не дадут. И докторскую не дадут, если до этого дойдет, конечно. Накидают черных шаров, и вся недолга.

Ит коротко взглянул на Скрипача. Тот кивнул.

– Первый закон Линца, – в пространство произнес Ит.

– Что? – недоуменно спросила Ольшанская.

– Случайностей не бывает, – объяснил Ит. – Роберта Михайловна, мы… мы поможем вам, насколько это будет возможно.

– Каким образом?

– Подумаем. – Скрипач поднял глаза к потолку. – Для начала нам нужно будет ознакомиться с тем, что вы делали и делаете. И еще… Скажите, есть, к примеру, реестр площадок, с которых кто-нибудь снимал частотные колебания? Карта, схемы, список, что угодно?

– Поскольку теория спорная, официального реестра нет. Тот же «шельмах»… вы знаете, что такое «шельмах»?

– Видели, – кивнул Скрипач. – Если я правильно понимаю, это низкочастотный генератор.

– Верно. Так вот, о том же «шельмахе» до сих пор спорят – правомерно ли его использование и можно ли считать его показания справедливыми. Моя группа, между прочим, дорабатывала этот прибор. – Ольшанская хмыкнула. – Георгий Шельмах, его создатель, допустил несколько промашек, и мы…

– Подождите, а гости?.. – Ит уже совершенно забыл и про тарелку с картошкой и про то, что ему вообще-то раньше хотелось спать.

– Вот по гостям карта есть. И реестр есть. Но это дебри. Дикие глухие дебри, в которых сам черт ногу сломит, – предупредила Ольшанская.

– Разберемся, – уверенно произнес Скрипач. – Обязательно разберемся. И нас, Роберта Михайловна, они послушают. Еще как послушают. А заодно послушают вас, обещаю.

Ольшанская печально усмехнулась.

– Не торопитесь с такими заявлениями, – попросила она. – Вы не знаете, с кем имеете дело…

– Это вы пока не знаете, с кем имеете дело, – парировал Скрипач. – Ит, ешь давай! Небось уже остыло все.

– Дайте разогрею. – Ольшанская встала. – Мужчины – совершенно беспомощные существа. Папа, когда был жив, мог, по-моему, питаться одним хлебом, если прямо ему под нос кто-нибудь не ставил суп.

Она забрала у Ита тарелку, переложила картошку обратно на сковородку и зажгла газ.

* * *

Выздоравливал Ит, против собственных ожиданий, медленно, почти всю зиму – видимо, все-таки сказывалась и прошлая травма, и кома, и приступы, вызванные опухолью. Лечиться пришлось в общей сложности почти полтора месяца, но времени он не терял. Раз нельзя заниматься тем, что требует физической активности, можно делать что-то другое – например, читать. И он читал – все, что могло иметь отношение к делу. Работы Ольшанской и ее группы вызвали у него восхищение и одновременно – горест-ное недоумение. Почему, ради всего святого, в этом идиотском мире не прислушиваются к тому, что говорит Роберта и подобные ей люди? Перерыв гору научных изданий, всяческих академических вестников и прочего, он обнаружил, что есть еще несколько ученых, тоже молодых, как и Ольшанская, и тоже работавших в похожих направлениях, – но все равно теория Роберты была ближе всех к истине. Ит видел – женщина действительно сумела вычислить закономерность, по которой выстраивались местные аналоги сиуров. Да, она не увидела множества других вещей, которые для Ита и Скрипача были явлениями само собой разумеющимися (например, связки между гексами или углы поворотов гексов относительно друг друга, а также корреляцию их размеров), но она сумела уловить и понять главное – суть явления.

По сути дела, эти полтора месяца они только и делали, что читали и собирали информацию – всю, до которой получалось дотянуться. Скрипач мотался по городским библиотекам, притаскивая домой горы книг, а Ит читал, сидя дома или, когда погода позволяла, выбираясь во внутренний двор высотки. По вечерам иногда выходили немного прогуляться или вдвоем, или вместе с Робертой, которая вскоре превратилась для них в Берту, но все равно – только на «вы», и никаких вольностей – и обсуждали, обсуждали, обсуждали…

Ит вскоре перестал удивляться этой странной московской «зиме», с облетевшими на пару месяцев деревьями и с не менее удивительным, чем сама зима, Новым годом, на который всем аспирантским этажом сначала наряжали худосочную пыльную пальму, а потом праздновали, выставив в коридоре столы с нехитрой снедью. Это было забавно, весело и вызывало какие-то непонятные чувства – недоумение и умиление одновременно.

Изредка они заходили к Ольшанской, но Ита она из своей квартиры гнала нещадно.

«У меня очень пыльно, – предупредила она, когда они зашли в первый раз. – Очень пыльно. С пневмонией лучше ко мне не ходить».

То, что будет пыльно, они уже поняли, но когда увидели, что творится у Ольшанской дома, оторопели – такого они не ожидали. Вся квартира, точно такая же крошечная, как и у них, была от пола до потолка завалена книгами, картами, какими-то схемами, журналами… Повсюду лежали кипы бумаг, кроки, расчеты. Свободного пространства в квартире не оказалось вообще, если не считать подоконника на кухне, сиротливой табуретки да дивана, отгороженного старой шаткой китайской ширмой.