Книга Прошедшее повелительное - Дейв Дункан

Разумеется, наиболее вероятным объяснением трагедии было то, что они двое напоролись на шайку грабителей и попытались изобразить из себя героев. Взломщики убили Волынку, спустили Эдварда с лестницы и удрали. Но если сведения Джинджера Джонса верны, они не могли бежать через заднюю дверь, запертую на засов изнутри. Скорее всего они вышли через главный дом, заперев дверь и захватив с собой ключ. Хотя Джинджер ничего не говорил про парадный вход и другие возможные пути бегства, оставалась вероятность того, что убийца или убийцы были вовсе и не взломщиками, а кем-то из слуг генерала Боджли. Поскольку Боджли фактически являлся хозяином округа, это расследование может быть для инспектора Лизердейла не более чем рутиной. Должно быть, он находится под жутким давлением. Он использует все трюки, какие есть у него в арсенале. Даже романтичный идеалист с горящими глазами знал, что вот-вот пойдут крученые шары.

Голоса бубнили, перо констебля скрипело, из открытого окна доносился шум машин и повозок. В коридоре разговаривали посетители, а Лизердейл продолжал использовать драгоценные часы Эдварда. Может, там, за дверью, мнется в ожидании своей очереди Джинджер Джонс или кто-то другой?

– Но вы никогда не видели эту женщину раньше?

– Я вообще не уверен, что видел ее, инспектор. Возможно, это всего лишь обман зрения. – Стоило ли это признавать?

– Вы вчера что-то кидали в своего дядю?

Вот оно!

Эдвард повернулся, чтобы вопросительно посмотреть на Лизердейла, и потянулся к столику.

– Нет. Я только метнул эту миску или другую такую же.

– Зачем?

Он подавил соблазн ответить: «Я не знал, для чего еще эта вещь».

– Я метнул ее в книгу, которую он держал. Я могу попасть в шестипенсовик на том конце крикетной подачи, – ответил он совершенно спокойно, приподнимая миску. – Выберите любой цветок в комнате, и я попаду в него, даже лежа вот так.

– В этом нет необходимости. Так зачем вы бросили миску в доктора Экзетера?

– Я не делал этого.

– Ладно, тогда зачем вы бросили миску в Библию?

– Мой дядя – религиозный фанатик. Я бы сказал, религиозный маньяк, но, увы, не обладаю необходимой квалификацией для такого заключения. Он годами пытается обратить меня в свою веру, и если уж он разойдется, его не остановить. Я не мог уйти, так что единственный способ избавиться от этого пустозвона, который я смог придумать, – устроить сцену. Вот я и устроил сцену.

– Вы не могли просто попросить его уйти?

– Я пытался, сэр.

– Вы могли позвонить сиделке и попросить ее вывести его.

– Он мой законный опекун и известный проповедник. Он мог сопротивляться и, возможно, одержал бы верх.

– Из какой веры он пытался обратить вас? – Лизердейл менял темы, как мошенник двигает шары.

– Из веры в то, во что верили мои родители.

– А во что они верили?

– Мой отец говорил: «Не говори о вере, покажи ее».

– Вы отказываетесь отвечать на вопрос?

– Я ответил на вопрос. – Какое это-то имеет отношение к смерти Волынки?

– Меня учили, что ценятся не слова, а поступки. Отец считал, что оголтелые, нетерпимые миссионеры вроде моего дяди Роланда нанесли непоправимый ущерб несчетному количеству людей, навязывая им чужие нормы ценностей и веры. В результате эти люди оказались в смятении. От их племенных обычаев ничего не осталось, а то, что предлагалось взамен, не понималось ими. Он считал…

«Может быть использовано в качестве свидетельства…» Даже если Лизердейл и отличается широтой взглядов и терпимостью – доказательств чего до сих пор не было, – в любом нормальном английском жюри присяжных всегда найдется пара догматичных христиан. Эдвард глубоко вздохнул, проклиная себя за глупость: опять не уследил за языком.

– Отец считал, что человек должен делать свою жизнь примером для других, для себя и для того бога – или богов, – в которого он верит. Надеюсь, вы не хотите проповеди, не так ли, инспектор?

– И это спровоцировало вас на метание миски?

Еще один крученый!

– Он оскорблял моего отца. – Эдвард решил занести эти слова в протокол.

– Он обвинял его в поклонении Дьяволу. – Попробуйте-ка вынести это на суд двенадцати честных людей и закона!

– Именно такими словами – «поклонение дьяволу»?

– Примерно такими. А как бы вы реагировали, если кто-то…

– Мы интересуемся вашими реакциями, сэр. Вы всегда становитесь буйным, когда кто-то делает неуважительное замечание о вашем отце?

– Я не помню никого другого, способного на подобную бестактность.

По мере продолжения допроса западный говор Лизердейла становился все более протяжным. Интересно, подумал Эдвард, так ли выделяется его поставленное в школе произношение? Он попытался справиться с этим, но подобные попытки съедали драгоценные мозговые клетки, так необходимые ему для ответов. Он понял, что по каким-то причинам полицейский невзлюбил его и наслаждается его промахами.

– Что заставило вашего дядю выдвинуть такое обвинение?

Эдвард потер затекшую шею.

– Спросите его. Я не в силах понять ход мыслей своего дяди.

– В молодости он и сам был миссионером.

– Да, я знаю.

– Где вы родились, мистер Экзетер?

Какое это имеет отношение к смерти Волынки?

– В Британской Восточной Африке. В Кении.

Вопросы лягушками прыгали с темы на тему: Кения, Фэллоу, Грейндж. Каждый раз, когда Эдвард отвечал вопросом на вопрос, Лизердейл менял тему и подходил к нему с другой стороны. Что за гадостью они красят здесь потолки!

– А как ваш отец относился к миссионерам в Ньягате?

– Понятия не имею. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я уехал оттуда. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я последний раз говорил с отцом. Мальчики в этом возрасте редко считают родителей смертными, не говоря уже о расспросах на эту тему.

– Раньше вы говорили несколько иначе.

– Верно, – согласился Эдвард, злясь на себя. – Я помню, что он говорил мне насчет миссионеров, но не знаю, как он с ними поступал на деле. Я помню, как к нам на пост приезжали миссионеры и встречали хороший прием.

– Можете вы назвать кого-то из них?

– Нет. Это было так давно…

– А преподобный доктор Экзетер приходится братом вашему отцу?

– Приходился братом. Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать.

Лизердейл подкрутил ус.